Владимир Мацкевич: Религия - идеология - программа

Аналитика и исследования

С одной стороны гражданское общество Беларуси сохраняет лидерство в Восточном партнерстве, мы владеем инициативой, создаем образцы, предлагаем формы работы.

С другой стороны, USAID опубликовал Индекс устойчивости организаций гражданского общества, согласно которому, мы на последнем месте среди всех стран Европы и даже Восточного партнерства по всем показателям.

Кто же мы такие? Мы - то, что сами о себе думаем, или мы то, что показывают стандартные методы измерения? Мы первые или мы последние? И что нам делать: гордиться своими успехами и достижениями или изо всех сил наверстывать упущенное, ликвидировать отставание?

Общеутвердительные суждения редко бывают истинными и справедливыми. Истинно, что ВСЕ люди смертны. Но из того, что средняя продолжительность жизни в Беларуси составляет 70,9 года, вовсе не следует, что ВСЕ беларусы умрут только после того, как отпразднуют свой семидесятилетний юбилей. Нет, кто-то доживет до семидесяти, а кто-то нет. Средние величины абстрактны, и уж тем более не дают оснований для общеутвердительных суждений. От того, что у нас очень низкий показатель Индекса устойчивости и развития гражданского общества, вовсе не следует, что ВСЕ организации неустойчивы и не развиты. Одни - устойчивы, другие - неустойчивы. От того, что признается наше лидерство в Восточном партнерстве, вовсе не значит, что ВСЕ беларусские организации и их представители - лидеры. Вовсе нет, одни - в лидерах, другие - в отстающих.

У абстрактных рассуждений и у конкретных разные области определения. Нельзя о конкретном говорить абстрактно, поскольку это будет ложью. У абстрактного есть свое назначение, с помощью абстракций мы можем лучше понимать конкретное, если умеем это делать, разумеется. Если умеем восходить лт абстрактного к конкретному.

Конференция Национальной платформы гражданского общества Беларуси должна была бы разрешить эти противоречия (приняв Концепцию развития Национальной платформы), но она их скорее обострила (заболтав конкретику концепции абстрактными придирками). Кто-то относится к самой Национальной платформе как к вполне конкретному явлению, для кого-то Национальная платформа - абстракция, не имеющая отношения к их жизни.

Эта совершенно практическая ситуация может показаться мелкой и незначительной для беларусской истории или для европейских проблем. В этой ситуации участвует лишь малая часть беларусов, здесь нет политической элиты, писателей, ученых или академических авторитетов. Но в Национальной платформе пересекаются интересы, действия и программы основных аналитических центров страны, "фабрик мысли", клубов интеллектуалов и отдельных экспертов. Понимая место и значение "фабрик мысли", аналитических центров и экспертного сообщества в современном мире, я вынужден рассматривать эту маленькую ситуацию в контексте основных проблем современности. Не всех, конечно, но тех, которые имеют прямое отношение к мышлению экспертов, аналитиков, интеллектуалов.

А интеллектуалы и эксперты живут не в современности, в где-то вне ее. Мыслят не современно, но анахронично. Анахронизм, если понимать этот термин буквально, относится не к чему-то устаревшему, пережитку прошлого, хотя и так бывает, а ктому, что вне времени: "а" - отрицание, "хронос" - время. Соответственно, термином "анахронизм" можно обозначить всё, что несвоевременно: и то, что устарело, и то, что не вызрело. Всё, что не к месту и не ко времени.

Для разрешения конфликтов и проблем в Национальной платформе многие сочувствующие интеллектуалы предлагали мне решение, которое основывается на некой общей идеологии для всех участников Национальной платформы. Кто-то советовал разработать такую идеологию, кто-то предлагал не уходить от той идеологии, которая, якобы, и так существует для "третьего сектора" совокупности НГО и других элементов гражданского общества. Но эти советы и эти решения представляются мне крайне анахроничными, несовременными. В практической ситуации время течет иначе, чем в теоретических размышлениях, особенно в проблемной или конфликтной ситуации. Не всегда успеваешь найти и сформулировать соответствующие аргументы. От советов привлечь или разработать идеологию я в конкретной ситуации просто отмахивался утверждением, что это несвоевременно. Но потом, когда ситуация закончилась, пришлось задуматься над тем, а как такое может быть, что идеология несвоевременна и несовременна?

Не какая-то конкретная идеология, а идеология вообще, идеология как таковая!

Идеологическая критика, как правило, направлена против конкретных идеологий. Марксисты критиковали немецкую идеологию своей эпохи, потом все, кому не лень, критиковали марксистскую идеологию. В самом марксизме и во многих философских и методологических школах критиковали идеологию как подход, противостоящий теоретическому подходу или концептуальному. Но на смену раскритикованной идеологии предлагалась новая, лучше прежней. А противопоставление теоретического подхода идеологическому не отрицало идеологию, а просто локализовало ее в социальной действительности. Идеология - для масс, теория - для специалистов, вот и всё. На протяжении XIX и XX веков идеологии сменяли друг друга, враждовали и конфликтовали, но господствовали. Мы так к этому привыкли, что стали игнорировать знание того, что так было не всегда. Не всегда, но только в эпоху модерна. От Великой французской революции и до наших дней. Модерна, т.е. современности. А что было до современности?

Все приняли интерпретацию Французской революции как борьбу классов и классовых идеологий. Идеологий больше, чем классов, поэтому идеологическая борьба возможна и внутри классов. Все последующие революции, социальные катаклизмы, реформы и т.п. сопровождались идеологическими войнами и идеологической работой. Кто-то создавал идеологии, кто-то запускал их в массы, массы и отдельные исторические деятели руководствовались идеологиями и оправдывали ими свои действия. Такова наша социальная действительность.

А как обстояли дела до Французской революции? Например, в Американской революции? Хотя, то, что называется в истории Американской революцией, является революцией только с одной стороны, а с другой стороны - это была война за независимость. Такая неопределенность усложняет анализ и интерпретацию. Может быть, яснее дело обстоит с Английской революцией или Нидерландской? Ничуть. Была ли в Англии революция в XVII столетии или это была религиозная война? А Нидерланды воевали за независимость от Испании.

А, может быть, восставшие нижненемецкие земли воевали за свободу исповедания своей религии и против засилья католической церкви, представленной испанскими войсками? Или это была буржуазная революция? Ведь Энгельс пытался даже крестьянскую войну в Германии XVI века представить как первую в истории буржуазную революцию. Хотя ее стоило бы рассматривать даже не в ряду крестьянских войн, характерных для Средневековья, а, скорее, в ряду войн типа альбигойских - религиозных войн, или крестовых походов против еретиков. Анабаптисты в Мюнстере мало чем отличались от альбигойцев и вальденсов и были по преимуществу не крестьянами, а городской беднотой.

Французская революция выступает исторической точкой отсчета современности (модерна). Она оказала такое мощное воздействие на умы, теории, философию, что изменила не только социальное устройство и государственный строй Франции, но менталитет и сознание всех европейцев и даже всего человечества. Французская революция потребовала объяснений - что это было? Эти объяснения не заставили себя долго ждать. Появились новые теории и понятия: классы, идеология, гражданская нация, просто нация и др. Это в теории, науке и философии. А в самой идеологии это - "Свобода, Равенство, Братство" и многое другое. Далее, в XIX и XX веках, мы (европейцы) всё происходящее понимали именно в терминах, понятиях и категориях, придуманных для объяснения и понимания Великой французской революции, вдохновлялись на действия и поступки идеологиями, появившимся, размножавшимися и почковавшимися после этой революции.

Однако критическая философия и методология давно пришли к пониманию, что распространение объяснительных конструкций, пригодных для французской революции и эпохи модерна, на предшествующую историю является неоправданной модернизацией этой истории, т.е. анахронизмом. Нельзя то, что уместно и своевременно для одной эпохи, распространять на другую. Неоправданной модернизацией и анахронизмом является даже квалификация войн Кромвеля и парламента против короля как революции. Анахронизмом является трактовка восстания Спартака в терминах классовой борьбы и т.д. Но если это так, то выходит, что идеологии не было ни у гладиаторов Спартака, ни у пресвитериан и индепендентов Кромвеля. А чем же они руководствовались и вдохновлялись? Как чем? Верой и религией! Ведь не станем же мы путать религию и идеологию?!

На смену религии, которая определяет дух эпохи, двигала историческими персонажами и полностью владела массами, пришли идеологии нового времени. Значит, идеологии не вечны и не вневременны. Они историчны. Когда-то наступила эпоха идеологий, и когда-то она должна закончиться!

А, может быть, она уже закончилась?

Именно это утверждение мне и хотелось бы зафиксировать как аналитический вывод из всего того, что мы можем видеть в современной истории Беларуси. И в таких маленьких проявлениях, с которых я начал этот текст, и во всей новейшей истории беларусской нации.

Правда, здесь начинается путаница: в частности, если мое утверждение имеет право на существование и эпоха идеологий закончилась, то закончилось и время модерных наций. Можно ли тогда беларусов называть нацией?

С этим нужно разбираться подробно, долго и тщательно. Пока я бы ограничился следующим радикальным заявлением: беларусы - это первая постмодерная нация в истории! Первая, поскольку мне не известны другие прецеденты или попытки создания наций в конце XX века, в эпоху постмодерна. Не только создания нации в эту эпоху от начала до конца, но даже просто окончания процесса нациотворения.

Постмодернизм - это хорошее, парадоксальное название для стилей и особенностей в искусстве. С конца XIX века до наших дней каждое новое начинание в искусстве должно превзойти в эпатажности своих предшественников. Ар-нуво, югендштиль, акмеизм, дадаизм, экспрессионизм, сюрреализм, неореализм и т.д. - все эти и многие другие претендовали на то, чтобы быть современными, самыми современными, современнее всех современников. Это не могло продолжаться бесконечно. Наконец, было объявлено, что современность закончилась и наступило… Что наступило? Постмодернизм. Возможно, что произведения искусства постмодерна уже не шокировали обывателя так, как его шокировали невинные картины импрессионистов Клода Моне и Камиля Писсаро. Обыватель , родившийся и воспитанный в XX веке, привык ко всему.

Но для логики, да что там логики, для простой этимологии, слово "постмодернизм" является невозможным по смыслу, примерно, как постсейчас. Бывает вчера, сегодня, завтра; бывает сейчас; было то, что предшествовало тому, что сейчас; будет то, что будет. Но то, что будет, того еще нет. А постмодернизм есть. Или - как бы есть. А если постмодернизм - это сейчас, то это и есть наша современность, т.е. наш модерн. Возможно! Но ведь здравый смысл и наше сознание подсказывают нам, что наш модерн отличается от их модерна, от модерна как стиля в культуре и искусстве эпохи, предшествовавшей Первой мировой войне, и, уж тем более, от модерна эпохи Французской революции.

Здравый смысл нам это подсказывает, а рассудок наполнен оксюморонами постмодернизма и постмодерна. А теоретическое мышление оперирует терминами, понятиями и категориями, рожденными в эпоху "того модерна", "той современности", не нашей. В наше время не носят туник эпохи Реставрации, шляпок периода Второй Республики, черных сюртуков и цилиндров денди времен «Цветов зла», но почему-то продолжают рассуждать в терминах и категориях того времени. Не все термин того времени одинаково в ходу сейчас. Классы и классовые теории уже не так популярны, как раньше. Но идеология - дитя эпохи модерна, хоть и не пользуется таким же успехом, как в первой половине ХХ века, но всё еще определяет повестку дня и порядок действий политиков, ученых, экспертов.

После обретения независимости в Беларуси то там, то здесь раздавались призывы разработать национальную идею (т.е. национальную идеологию). А в 2003 году на разработку идеологии были направлены силы Национальной академии наук Беларуси, университетов и прочих гуманитариев. Националисты выдвигали свою версию национальной идеи, либералы противопоставляли им свою идеологию, марксисты (коммунисты и социалисты всех разновидностей) демонстрировали покладистовсть и идеологическую гибкость, идя на жертвы и участвуя в конвергенции идеологий. И всем это казалось безусловно правильным.

А как же может быть иначе? Там, где независимое государство, там нация. Где нация, там национальная идеология. Так было всегда. Всегда? Мы выяснили, что не всегда. Так было только в период существования современных наций, в эпоху модерна. А как должны обстоять дела в эпоху постмодерна?

Наций в современном смысле не было до Американской и Французской революций. В современном смысле, значит - гражданских наций. Но нации были. Даже в Средние века в университетах были нации, которые мы сейчас назвали бы землячествами, в Священной Римской империи германской нации тоже была нация, но это были другие нации, и тем нациям не нужны были идеологии. Так, может быть, и нам не нужна идеология?

Нам, беларусам, первой и пока единственной в мире постмодерной нации!

Нам, беларусам, очень трудно свыкнуться с мыслью, что мы в чем-то первые, и, в каком-то смысле, единственные. Веками находясь в окружении доминирующих соседей, мы всегда хотели быть не хуже других, быть как все, людьми зваться. Мы копировали, подражали, тянулись и догоняли. Это очень мешает видеть и понимать происходящее, понимать и исследовать конкретное. Не то, в чем мы похожи на других, а то, в чем мы от всех других отличаемся.

В исследовании и изучении того, в чем мы похожи на всех других, другие наработали исследовательские подходы, методы, знания, которыми мы пользуемся, вынуждены пользоваться, если не хотим "изобретать велосипеды» и выглядеть очень глупо. Но вот в исследовании и понимании того, чем мы от всех отличаемся, никто не позаботился наработать методы и подходы, накопить знания, которые мы можем пользовать. Это только наша проблема, это придется делать нам самим: разрабатывать методологию, подходы и парадигмы, получать новые знания. Совершенно новые, т.е. не то, чего мы не знаем, а должны у кого-то спросить: у американцев, парижан или москвичей. Новые - это новые для всех: для нас, для американцев, для французов и русских.

А о чем эти знания? О нации, о современности. Не о той современности, которую принято называть модерном и которая уже в прошлом. Не о той современности, которая называется постсовременностью и которой не бывает, поскольку не может быть никогда. О нашей современности! О нашем времени и эпохе. Об эпохе информатизации и интернетизации, глобализации и т.д. И тут мы не можем воспользоваться старыми (архаичными) или вневременными (анахроничными) методами и подходами. Нам нужны новые методы и подходы. А чтобы создавать новые, нам нужно освободить место, которое занято всем старым. Тем старым, устаревшим, что в предшествующие эпохи и времена выполняло те функции, которые представляют для нас проблему, но с которыми сегодня старое уже не справляется. Для иллюстрации этой мысли вернемся к идеологии.

Итак, идеология - это детище Нового времени, эпохи модерна, эпохи современных наций. Если современные нации - это воображаемые сообщества (по Андерсону), то идеология - то самое общее воображение, которое и создает единство этих воображаемых сообществ. Но единые сообщества существовали и до наций. Для тех сообществ ту функцию, которую для наций выполняет идеология, выполняла религия. Именно поэтому религиозные войны XVI-XVII веков велись не нациями, не классами, а религиозными сообществами. И велись они не под идеологическими лозунгами, а в понимании того, что "чья власть, того и вера". Для секуляризированных наций это невозможное дело.

Предположим, что беларусская нация, став независимой, не успела обзавестись национальной идеологией. Можем ли мы в той же функции использовать религию? Нет же! Это было бы глупо и крайне несовременно!

А что умно и современно?

У меня пока есть только понимание того, что эпоха модерных наций закончилась вместе с идеологиями. Современным нациям нужны не идеологии, не религии, а нечто иное. Я бы назвал это программами развития. Программами - примерно в том значении, которое придавал этому понятию Имре Лакатос.

И разработка таких программ - самое современное занятие, которое только можно представить себе в наше время. А беларусская нация - первая нация в мире, которая нуждается для своего существования не в общей религии, не в единой идеологии, а в программе развития.

Мы не модерная нация, которыми являются американцы, французы, поляки. Не анахроническая нация, как наши восточные соседи. Но мы и не постмодерная нация, которых не бывает. Мы просто современная нация. Самая современная. И поэтому мы себя очень плохо знаем и понимаем. Другие понимают нас еще меньше. Но, возвращаясь к началу текста, к Национальной платформе, я могу сказать, что если мы действуем программно, а не идеологически, мы можем стать лидерами и прокладывать дорогу и себе в Беларуси, и другим в Европе.

Данный текст был написан в качестве материала для Международной научно-практической конференции "Проблемы современной беларусской идеологии" (Минск, 3 ноября 2012 года).

Об авторе

Владимир Мацкевич, беларусский философ и методолог, руководитель Агентства гуманитарных технологий; глава Рады Международного консорциума "ЕвроБеларусь" и председатель Координационного комитета Национальной платформы гражданского общества Беларуси.