Дискуссия: Беларусская наука и кризис

Аналитика и исследования

В ходе дискуссии, организованной интернет-журналом "Новая Еўропа", приглашенные эксперты, пытаясь дать ответы на эти вопросы, приходят к неожиданным выводам.

Участники дискуссии:

• Андрей Казакевич, директор Института политических исследований "Палітычная сфера", старший научный сотрудник Университета Витовта Великого (Литва);
• Татьяна Водолажская, кандидат социологических наук, эксперт Агентства гуманитарных технологий;
• Андрей Лаврухин, кандидат философских наук, доцент ЕГУ;

Модератор:

• Алексей Браточкин, редактор интернет-журнала "Новая Еўропа", эксперт Центра европейских исследований.

Мы не можем ответить на вопрос, в каком обществе мы живем

Алексей Браточкин

Алексей Браточкин (А.Б.) - Андрей Казакевич был одним из инициаторов этой дискуссии. И первый вопрос как раз к нему, а потом и к остальным участникам дискуссии: что понимается сегодня под понятием "кризис", и как этот кризис отражается на состоянии беларусской науки?

Андрей Казакевич (А.К.) - Сама ідэя звязаная з тым, каб не проста весці размову пра абстрактны крызіс, тым больш, што крызісаў у навуцы можна лічыць з дзясятак, а некаторыя цягнуцца дзесяцігоддзямі, а можа, і стагоддзямі. Неабходна паразважаць пра тое, як сучасная сусветная эканамічная сітуацыя, якую большасць аналітыкаў характарызуе як крызіс (і якая працягваецца апошнія тры гады) уплывае на беларускую акадэмічную супольнасць. Якія праблемы ўзніклі перад беларускай акадэмічнай супольнасцю ў сувязі з гэтым, якую стратэгію і навукоўцам, і супольнасцям, інстытуцыям трэба абіраць, каб захаваць нейкія здабыткі і пры гэтым, магчыма, скарыстаць гэтую новую сітуацыю для павышэння свайго статусу, для паляпшэння сітуацыі ў асобных галінах, у асобных арганізацыях.

А.Б. - А если вести разговор не только об экономической ситуации, то что в целом влияет на развитие беларусской науки, какие внутренние и внешние факторы?

А. К. - Я вылучыў бы, напэўна, тры фактары. Першыя два - асноўныя, і адзін - дадатковы. Першыя два - палітычны і эканамічны, трэці - інтэлектуальны.

Эканамічны, я думаю, больш-менш зразумелы, уплывае гэта праз тое, што пагаршэнне эканамічнага становішча ў краіне прыводзіць да скарачэння фінансавання беларускай навукі з боку дзяржавы. Пагаршэнне фінансавай сітуацыі, напрыклад, у Еўропе, таксама вельмі моцна ўплывае на шмат якія галіны (не толькі гуманітарныя і сацыяльныя), бо шмат якія беларускія інстытуцыі атрымліваюць адтуль гранты або нейкім іншым чынам удзельнічаюць у супрацы.

Палітычны фактар звязаны з той палітычнай сітуацыяй, якая назіраецца ў Беларусі. Усё ж такі ў Беларусі існуе аўтарытарны рэжым, і прычым аўтарытарны рэжым, якому не ўсё роўна, што адбываецца ў гуманітарнай і сацыяльнай сферы. Гэта вельмі істотны фактар для развіцця ўсёй сферы.

Трэці, як я сказаў, інтэлектуальны фактар. Звязанае гэта са з’яўленнем розных адкрыццяў або новых тэорый, новых канцэпцый, якія так ці інакш, вядома, уплываюць на тое, як развіваецца беларуская навука. Таксама гэта ўплывае на тое, што даследуюць, могуць з’яўляюцца новыя тэмы для даследавання. Могуць узнікаць новыя тэмы для даследавання ў залежнасці ад у тым ліку сусветнай кан’юнктуры або рэгіянальнай кан’юнктуры, еўрапейскай або ўсходнееўрапейскай.

Андрей Казакевич

А.Б. - Татьяна, Андрей обозначил три фактора, влияющих на развитие беларусской науки. Согласны ли Вы с такой картиной?

Татьяна Водолажская (Т.В.) - Я бы разделила то, что мы обсуждаем, сферу беларусской науки, на науку как определенным образом организованный институт и сферу производства знания, с одной стороны, и науку как исторический способ мышления - с другой. Андрей сейчас говорил о первом. О внешних факторах, которые влияют на обеспечение сферы научного производства, сколько дается свободы и возможностей для ее развития. Но, с другой стороны, мы наблюдаем даже не кризис, а некую исчерпаемость собственно научного способа мышления. И это в первую очередь связано с гуманитарными, социальными, деятельностными человеческими проблемами. По большому счету, наука, организованная десятилетия назад, на сегодняшний день не в состоянии ответить на те вопросы, которые возникают в обществе.

А.Б. - Что это означает для беларусского контекста?

Т. В. - Конечно, проблема исчерпанности научного подхода - это не только беларусская проблема. Но Беларуси за счет внешних факторов не происходит и внутреннего развития, не намечается выхода из этой исчерпанности, не происходит развития самих способов мышления, поиска новых типов ответов. Ситуация законсервирована на уровне производства или даже функционирования. По большому счету научное производство на сегодняшний день можно представить даже технологически: для определенного рода исследования не нужно особых прорывов, можно просто хорошо, качественно выполнять сложную, но технологически организованную работу.

И в этой ситуации внешнее влияние настолько сужает возможности внутреннего развития науки, что оно доводит ее до функционирования институтов, которое не позволяет решать проблемы, действительно стоящие в стране.

Получается замкнутый круг: внешние факторы сужают эту сферу, не дают ей развиваться, не дают новых подходов, новых идей, новых методов, постнаучных. С другой стороны, отсутствие внутреннего развития не дает возможности менять внешние условия. Мы не решаем социальные проблемы, не решаем гуманитарные проблемы в стране. Мы не можем ответить на вопрос, в каком обществе мы живем, до сих пор понять это и дать вразумительный ответ на то, что мы сейчас имеем.

А.Б. - Вопрос к Андрею Лаврухину: а если посмотреть на описанную выше ситуацию из философской перспективы и попробовать применить термин "постнаука", который использовала Татьяна?

Андрей Лаврухин (А.Л.) - Честно говоря, философская перспектива поставлена сегодня в Беларуси под большой вопрос. Она становится всё более маргинальной. Это проявляется уже на институциональном уровне: как можно вообще говорить о философском взгляде в Беларуси, когда на всю страну один факультет философии да Институт философии НАН, который находится в перманентном подвешенном состоянии? То, что ситуация может быть иной, показывает опыт Литвы - страны по населению в три раза меньшей, чем Беларусь, но имеющей четыре факультета философии и довольно отчетливый профиль философа в обществе. Здесь хотелось бы быть правильно понятым: речь, конечно, не идет о том, что без факультетов нет философии или философских взглядов. Они, вероятно, есть, но это уже приватные взгляды, не имеющие своего социального основания.

И вот такое положение философии является весьма симптоматичным: оно ярко отражает статус социальных и гуманитарных наук в Беларуси в целом, а именно - безнадежно маргинальный. Во всех смыслах этого слова: в финансовом (за последние 20 лет бюджетные средства существенно сократились), кадровом (очень много достойных исследователей "ушли" из страны, по ряду специальностей в течение многих лет не защищались докторские диссертации), публикационном (доля публикаций представителей гуманитарных и социальных наук в международных базах данных не превышает 1%), содержательном (ни власть, ни сами представители гуманитарных и социальных наук толком не понимают, зачем они нужны обществу). Можно ли назвать эту ситуацию кризисом?

Философский взгляд здесь, на мой взгляд, как-то возможен в том отношении, что вот нехватка какого-то уровня публичности в этом вопросе не позволяет нам говорить о кризисе в таком строгом европейском смысле слова.

Андрей Казакевич говорит выше, что кризисы постоянно происходят в науке. Да, я согласен, когда речь идет о развитых обществах, где налажены каналы коммуникации между интеллектуальной, социальной и политической сферами. У нас же ситуация иная: новые идеи, пусть и с трудом, как-то сменяют друг друга, однако, к сожалению, это никак не отражается на институциональных трансформациях, на возникновении новых школ и направлений. В Европе это приводит, например, к тому, что какие-то финансовые потоки переходят от одних школ к другим, потому что одни направления умирают, как Татьяна сказала, а другие появляются. А в Беларуси ситуация с социальными и гуманитарными науками законсервирована, она длится уже десятилетиями с советских времен и до сих пор миф о советской науке как "лучшей в мире" так же свеж и молод, как и 30-40 лет назад. В такой ситуации нет никакого пространства, никакой возможности для появления кризиса. Ведь кризис - это переломный момент в жизни, а значит самое яркое свидетельство о жизни.

Т.В. - Скорее исчерпанность, чем кризис...

А.Л. - Да, у меня складывается впечатление, что в случае с Беларусью наложен негласный запрет на само слово "кризис". Несколько дней назад на одном из круглых столов обсуждалась государственная программа развития высшего образования на 2011-2015 годы. И там слова "кризис" вы не найдете, несмотря на то что вторым пунктом констатируется, что более 60% докторов наук - люди пенсионного и постпенсионного возраста. Это кризис или физическое вымирание? Или, может быть, постнаука?

Стратегия, которую выбирают многие - ничего не делать радикального, выжидать

А.Б. - Внутри и вне поля беларусской науки есть различные акторы: академические институции, экспертное сообщество, негосударственные институции, государство и так далее. Какие стратегии сейчас выбирают все эти акторы, что они делают в ситуации кризиса, и что нужно делать, какие стратегии выбирать?

А.К. - Калі пачаўся сусветны эканамічны крызіс (2008-2009 гады), зрабілася зразумела, што так ці інакш Беларусь гэта закране. Пачалося скарачэнне розных праграм фінансавання, і шмат якія інстытуцыі, напрыклад, Акадэмія навук, былі пастаўленыя ва ўмовы, што яны мусяць шукаць нейкае знешняе фінансаванне, што ў прынцыпе магло ў пэўным сэнсе нават і аздаравіць сітуацыю. Напрыклад, можна было б інтэгравацца ў рэгіянальны кантэкст, і рэсурсы размяркоўваліся б хутчэй для тых, хто можа нешта рабіць, гатовы нешта рабіць і робіць гэта ў адпаведнасці з такімі, прынамсі, рэгіянальнымі стандартамі.

Гэта і развівалася так прыкладна два гады, нельга сказаць, што былі нейкія здабыткі, але сітуацыя зрабілася больш цікавай.Прадстаўнікі афіцыйных структур значна больш ішлі на кантакт для абмеркавання новых праектаў, зменаў, даследчых паездак.

І тут здараецца канец 2010 года, калі фактычна ўвесь гэты заходні накірунак, там, дзе навука найбольш імаверна магла знайсці нейкія рэсурсы, робіцца зноў жа "палітычна некарэктным". Некаторыя спрабуюць знайсці рэсурсы на Усходзе, у Расіі, але відавочна, што ўсё гэта нерэальна, там адсутнічае канкурэнтнае асяроддзе, замест гэтага - нейкія кланавыя рэчы і значна менш магчымасцяў фінансавых.

Скарачэнне фінансавання беларускай навукі з боку дзяржавы хутчэй за ўсё будзе працягвацца, асабліва што датычыць даследчых праектаў. Але пры гэтым карт-бланш на пошук, напрыклад, знешняга нейкага фінансавання, асабліва што датычыць заходніх краін, адсутнічае - гэта зноў пачынае завязвацца на нейкія палітычныя рэчы, палітычную кан’юнктуру і ўвогуле на ўнутраную палітычную сітуацыю. І асноўная стратэгія дзяржаўных структур у гэтым выпадку - гэта хутчэй нічога не рабіць радыкальнага. Калі цябе ўжо прымусяць рабіць што-небудзь для выжывання, так. Але ўсё роўна рэзкіх рухаў не рабіць, не рабіць нейкіх інавацыйных захадаў.

Парадокс у тым, што гэта - "рацыянальны" выбар. Шмат якія інстытуцыі (напрыклад, Акадэмія навук) цяпер у памежнай сітуацыі ў тым сэнсе, што дзяржава пагражае зачыніць гэтыя інстытуцыі, прычым пагроза існуе гадамі.

Гэта стварае сітуацыю, у якой інвеставаць сваю энергію інтэлектуальную, сваю кадравую палітыку, свае нейкія высілкі ў гэтыя інстытуцыі робіцца рызыкоўным, калі казаць такімі эканамічнымі тэрмінамі. І людзі, вядома, разумеюць, што ім выгодна нічога не рабіць. Асноўная стратэгія - заставацца ў такім падвешаным стане.

А.Б. - Андрей описал ситуацию в государственной сфере. А что происходит в негосударственной сфере, какие стратегии выбирают люди, экспертные сообщества и небольшие исследовательские центры, которых у нас не очень много?

Т.В. - Я бы хотела вернуться еще к тому, что Андрей Казакевич говорил. Он хорошо фактологически описал ситуацию, но я бы сказала, что вообще логика построения сообществ в государственных институциях противоречит логике построения научного сообщества. Государственные институции - это трудовые коллективы и хозяйственный менеджмент. Например, практически невозможно представить ситуацию, когда руководителем становится авторитетный в научном сообществе человек, тот, кто понимает проблемы развития самой науки. У хозяйственной бюрократии иная логика, другие принципы, другие установки, и в этом смысле они находятся на самом деле в оппозиции к научному сообществу, или к тому, что от него сохранилось.

Что касается независимых, негосударственных институций, то тут немного другая ситуация, в которой есть хотя бы попытки формирования сообщества не по логике "трудовых научных коллективов". Здесь есть попытки формирования небольших групп, которые идут от интеллектуальных интересов, интеллектуальных проблем и пытаются на сегодняшний день, как мне кажется, в меру своих возможностей обустраивать пространство разнообразной коммуникации - при помощи изданий, критики, рецензирования, присутствия онлайн. Конечно, в нынешних социальных и политических условиях особо не размахнешься. Но невозможность существования научного сообщества и интеллектуального сообщества в государственных институциях выталкивает многих, кто хотел бы нормальной научной и интеллектуальной жизни, в параллельную сферу. В параллельный мир, где постепенно решаются проблемы складывания сообществ, складывания системы авторитетов, системы взаимной критики.

Существует ли в Беларуси конкуренция "государственной науке"?

А.Б. - Возможно ли создать что-то интересное и перспективное за пределами официальных институций в Беларуси?

А.Л. - Понимаете, тут ведь вопрос в том, кто это будет оценивать. Мы себя хорошо оцениваем. И представители официальной науки тоже себя хорошо оценивают. У нас разные системы отсчета, и порой они совсем не пересекаются. Правда, у представителей официальной науки есть социальный статус и официальное признание, которое может стать серьезным оружием в дискуссии и научной карьере. С другой стороны, представители андеграундной науки имеют больше интеллектуальной свободы, доступ к европейским фондам и стараются компенсировать низкий беларусский статус международным признанием. Это очень комфортная ситуация для отдельно взятых индивидов, но губительная для науки в целом.

Тем не менее, я полагаю, что существование андеграундной науки важно для Беларуси. Причем отличительной особенностью, наверное, последних пяти лет является то, что она становится все более серьезной и строгой. Эпатаж, ирония или спекуляция на андеграундном положении уже не "прокатывают". И это очень хорошо.

Примечательно, что андеграундная наука порой даже получает свое официальное признание - разумеется, неофициальными путями (кто-то кого-то цитирует, ссылается на исследования или даже заказывает их). Это уже новый качественный уровень и, на мой взгляд, очень позитивный тренд, способный оздоровить и оживить ситуацию, сложившуюся в гуманитарных и социальных науках.

Андрей Лаврухин

Т.В. - Скорее признание даже не властью, а живыми людьми, находящимися в каких-то официальных структурах и признающими недостаток собственного интеллектуального ресурса.

А.Л. - Я бы так не сказал, я говорил не в том смысле. Чего нам всем не хватает в Беларуси, так это партнерства и солидарности. Ведь мы, в конце концов, не враги - Беларуси, прежде всего. Мы, может, друг другу и враги, но не Беларуси. Даже если мы делаем такие исследования, которые не оставляют камня на камне от Беларуси, но если это делается качественно и признается (лучше всего - международным научным сообществом), то это повышает имидж Беларуси как страны, в которой есть наука и исследования, известные в мире. Это вклад в символический научный капитал Беларуси.

И в этом отношении даже если бы это исследование было инспирировано ненавистью к каким-нибудь конкретным людям, которые производят совершенно никчемную продукцию, абсолютно низкопробную, но это исследование оказалось адекватным, интересным, прорывным, то это будет работать на Беларусь. Это означает, что на самом деле ставить крест на представителях официальной науки или андеграунда непродуктивно. Очень хорошо, когда есть конкуренция. Плохо, когда используется административный ресурс, при помощи которого затыкаются рты и когда не позволяется иметь хоть какое-то минимальное жизненное пространство тем, кто не вписан в официальные институты.

Это плохо не столько для самих представителей андеграундной (или официальной) науки, сколько для ситуации с наукой в Беларуси в целом. Ведь утрата такого рода конкуренции вредит Беларуси больше, чем отдельным гражданам. Отдельные граждане могут найти свой путь, удрать куда-нибудь (на восток или на Запад). А вот Беларуси удирать некуда, и потому она проигрывает значительно больше.

Нужно сказать, что, к сожалению, в Беларуси власть давно смекнула (и это специфика "мягких авторитаризмов", в отличие от Советского Союза, когда нужно было замкнуть периметр и никого не выпускать), что всех инакомыслящих лучше изгнать за территорию суверенного государства. Власть делает всё, чтобы освободиться, зачистить территорию, чтобы как можно больше достойных граждан уехало. И это самая большая беда для страны. Но еще хуже, когда сами граждане (т.е. мы с вами) подливают масло в огонь, вовлекаясь в эту игру, в этот раздор, который сеет власть. К сожалению, нам - представителям гуманитарных, социальных и политических наук - не хватает правового пространства для реализации нашей автономии и самостоятельности по отношению к дискурсу власти.

Татьяна права прежде всего в том, что все научные и академические сообщества, занимающиеся исследованиями, не являются субъектами. Ведь у нас нет образовательного права, а лишь административное. Что это значит? Это значит, что у нас нет тех субъектов академических сообществ, от имени которых можно было бы сказать: "Извините, а кто это такой, почему это он стал у нас начальником? Мы против!" Административное право на все отдельно взятые возмущения отдельно взятых представителей отдельно взятых наук отвечает: ваш начальник - это тот, кто сидит в кресле начальника, потому что его утвердил вышестоящий начальник и так далее до самого главного начальника. Это административное право порождает номенклатурный тип управления наукой, и в этом случае нет ни автономии научных сообществ, ни самоуправления, ни корпоративного духа.

Однако, начиная с 2005 года, Беларусь вместе с рядом стран постепенно втягивается в риторику "инновативной экономики". И советский ресурс, который позволял номенклатуре быть достаточно беспечной и спокойной за свое существование, исчерпался. Номенклатура вошла в стадию какой-то скрытой тревоги. Как сказал Андрей Казакевич, это связано и с финансовым кризисом, но есть и новые аспекты ситуации. В конце 2011 года Лукашенко сказал о том, что если Академия наук не сделает экономику "инновативной" (а там речь шла просто: вы мне на один конец стола - открытия, а я вам - процент от вырученных за него денег), то я закрою вашу Академию наук. Это подхлестнуло вялотекущую коммерциализацию науки (образование давно уже перешло на коммерческие рельсы). Мне кажется симптоматичным, что в конце 2011 года был дан недвусмысленный сигнал: пора калькулировать научную сферу, коммерциализировать ее.

И это серьезный вызов. Многие до сих пор его не осознали, за исключением тех, конечно, кто давно уже сообразил, в чем дело, и занимается прикладной наукой, приносящей приличный доход. Такие люди есть в Беларуси, но это считанные единицы. Однако в случае с наукой имеет место довольно долгий латентный период: символический капитал (научные открытия, статус и прочее) конвертируется в денежные средства, как правило, спустя десятилетия после времени появления самих этих открытий. Похоже, власть - в лице своих самых видных представителей - этого не понимает.

Тем не менее, вызов имеется, и он состоит в том, что, во-первых, ученые должны не просто открывать, искать истину, а думать о том, сколько эти истины могут принести дохода. А во-вторых, номенклатурщик должен стать менеджером. Вопрос, однако, состоит в том, насколько этот вызов по силам той системе, в которой мы сейчас находимся. Это, пожалуй, самый острый вопрос.

Между научной "автаркией" и эффективной моделью науки

А.К. - Я тут згодны з гэтай ацэнкай сітуацыі камерцыялізацыі, але толькі дадаў бы, што патрабаванне камерцыялізаваць яшчэ ўскладняецца рознымі адміністрацыйнымі і палітычнымі механізмамі. Каб проста была "камерцыялізацыя", тады можна было б чакаць, што праз два-тры гады змогуць нейкім чынам знайсці грошы, напрыклад, за мяжой або ўнутры краіны, і тыя, хто змог іх знайсці, выйдуць на першы план, а наменклатура дзе-небудзь засядзе або на другі план выйдзе.

Але палітыка адносна гэтага ўсяго, як фактычна ўсюды ў сучаснай беларускай дзяржаве, вельмі непаслядоўная. З аднаго боку трэба камерцыялізаваць, з другога боку пры гэтым трэба, каб усё адпавядала інтарэсам бяспекі беларускай дзяржавы, каб гэта не парушала нейкіх знешнепалітычных балансаў. Або патрабуюць выключыць вось гэтыя тэмы, кажуць, што вось гэтыя структуры не павінны ўдзельнічаць, іх не трэба фінансаваць і гэтых людзей сюды нельга ўключаць.

У выніку, гэтая нібыта рынкавая сітуацыя ўскладняецца рознымі бюракратычнымі механізмамі і працаваць «інавацыйна», эфектыўна проста немагчыма, прынамсі ў асобных галінах. У хіміі магчыма, а ў гісторыі, паліталогіі, філасофіі, сацыялогіі - не.

Таму падаецца, што нягледзячы на тое, што навука пастаўленая ў камерцыйныя ўмовы, з яе не знятыя розныя адміністрацыйныя абмежаванні, і гэта робіць сітуацыю дастаткова патавай: больш рацыянальна проста сядзець, чакаць зручнага моманту, чым рызыкаваць і спрабаваць выконваць загады Лукашэнкі. Вядома, што ў Беларусі і раней шмат якія загады не выконваліся, а цяпер іх колькасць пастаянна расце. У сувязі з тым, што палітыка непаслядоўная, што прымаюцца вельмі супярэчлівыя рашэнні, шмат якія з іх проста не выконваюцца, шмат якія з іх не падмацаваныя нейкімі рэсурсамі кадравымі, адміністрацыйнымі, я ўжо не кажу пра фінансавыя.

Т.В. - Я бы еще добавила, что установка на инновационное развитие, на то, что сфера науки должна обеспечивать инновации, вовсе не означает, что та наука, которая сейчас есть, может обеспечить эти инновации. Инновации связаны с развитием самой науки, со сменой парадигм, подходов, новых идей, теорий, а всё это требует свободы. И в этом смысле коммерциализация отчасти дает эту свободу. Но если нет свободы мысли, ресурса, времени, коммуникации, ресурса ошибок, наконец, то всё это может вылиться в такие "парные" отношения, которые обычно устраивались в советской административной системе. Если мне дан приказ что-то зарабатывать, я нахожу того, кто будет платить мне за то, что я могу ему выдать, и мы замыкаем круг и не решаем задачи инноваций.

Татьяна Водолажская

А.К. - І яшчэ адзін істотны момант зноў жа звязаны з камерцыялізацыяй ды інавацыямі. У чым фундаментальная супярэчнасць таго, што хоча рабіць улада і што хоча Лукашэнка?

Калі вы хочаце зрабіць інавацыйную эканоміку, то значна танней і прасцей тэхналогіі розныя для інавацый або ўжо гатовыя набыць, або скрасці, або прыцягнуць нейкія інвестыцыі ды гэтак далей.

Калі паглядзець на вопыт развіцця ўсяго свету за апошнія 40 гадоў, як адбывалася гэтае інавацыйнае аднаўленне, то яно адбывалася такім чынам. Думаць, што зараз навука нешта такое рэальна распрацуе і тут жа "внедрит" і гэтак далей, могуць толькі такія наіўныя людзі, якія не ведаюць, як гэта функцыянуе. Што значыць знайсці? Як гэта "внедрить"? Гэта цэлыя такія цыклы.

Каб навука была эфектыўная, яна мусіць рабіць нейкі прадукт і мець магчымасць яго прадаць куды заўгодна, а не абавязкова ў беларускую сельскую гаспадарку гэтую інавацыю "внедрять", бо гэтыя інавацыі могуць быць неэфектыўныя толькі таму, што ў нас структура такая, ці яшчэ якія-небудзь абмежаванні існуюць. Аўтаркічная мадэль навукі, ідэя аб тым, што навука ў межах пэўнай дзяржавы стварае нейкія ідэі ды тэмы для эканомікі гэтай жа самай дзяржавы, не працуе. Шмат у якіх краіна навука, у тым ліку і прыкладная, існуе ў рэжыме аўтсорсінгу, калі нейкая краіна або вялікая карпарацыя замаўляе зрабіць у якім-небудзь інстытуце за тысячу кіламетраў вот гэты прадукт. Ёсць кантракт, ёсць прадукцыя, ёсць аплата гэтай прадукцыі. У такіх умовах можна пабудаваць такую нейкую больш-менш эфектыўную навуку. Але падаваць яе ў такім аўтаркічным выглядзе, замкнёным цыкле проста наіўна, з майго пункту гледжання. Але, мне падаецца, шмат якія чыноўнікі, у тым ліку і высокія, гэтага не разумеюць у Беларусі.

Т.В. - Потому что они не имеют отношения к науке, а имеют отношение к производству и управлению.

А.К. - Я думаю, што яны нават да вытворчасці сучаснай, як яна цяпер выглядае, таксама не маюць дачынення. Вядома, ёсць вельмі розныя людзі. Ёсць такія, якія разумеюць і якія не разумеюць, але калі ўсё даходзіць да стадыі прыняцця рашэнняў, гэтыя, хто не разумее, мне здаецца, пачынаюць пераважаць.

А.Л. - Очевидно, что в Беларуси нужно принимать нестандартные, креативные решения. Если случается кризис, например, в инновативной экономике США или Германии, то там срабатывает запас ресурсов и отлаженная система, выбраковывающая неэффективного управленца (менеджера в науке). В нашем же случае обычно "устанавливают ответственность чиновника". Что это означает? Это означает, что он сядет в другое кресло и подвинет по цепочке остальных.
Коммерциализация в том смысле, в каком я применял это слово, не тождественна рынку: мы имеем дело с государственной коммерциализацией. Что такое рынок? Это когда есть субъекты, они конкурируют друг с другом, неэффективный собственник остается за бортом или занимает какую-то свою скромную нишу на рынке. В случае же с государственной коммерциализацией есть только один субъект - государство, а потому возможности для совершения ошибок, разбазаривания денег и кадров в любых масштабах у него безграничны.

Как решать проблему научной коммуникации в Беларуси?

А.Б. - Из нашей дискуссии уже понятно, что существует долгосрочная перспектива решения проблем: проблемы интернационализации образования и науки, пересмотра нормативных представлений о том, что такое "наука" в беларусском контексте, как она функционирует, как связана с рынком, каковы ее задачи и какой может быть государственная политика. Одновременно есть и такие проблемы, которые можно пытаться решать в краткосрочной перспективе, в частности, проблему научной коммуникации, о которой мы уже сегодня говорили.

Скоро в Каунасе соберется, например, уже второй Международный конгресс исследователей Беларуси, среди инициаторов которого и "Палітычная сфера" и другие институции. Насколько конгресс, как и другие подобные инициативы, помогает решать проблемы беларусской науки?

А.К. - Я разглядаў бы Кангрэс і такога кшталту мерапрыемствы як стварэнне інфраструктуры для камунікацыі. Сама інфраструктура будзе ўжо спрыяць вырашэнню гэтых праблем. Я думаю, што досвед правядзення Кангрэса летась і падрыхтоўкі да яго сёлета паказвае, што праблемы з камунікацыяй, нават у межах асобных дысцыплін, дастаткова істотныя. Я ўжо не кажу што існуе праблема камунікацыі паміж нашымі і замежнымі даследчыкамі. Гэта звязана зноў жа не з тым, што людзі малакваліфікаваныя (хаця часам такое здараецца) або нічым не цікавяцца, але проста сама па сабе сістэма такім чынам арганізаваная, што яна не стымулюе ні камунікацыю, ні здаровы абмен ідэямі, крытыку і ўсё астатняе. Нават калі паглядзець, ува што ўвогуле ператварыўся жанр рэцэнзіі ў афіцыйнай сферы, то ён вельмі добра паказвае, што любое меркаванне заўсёды абапіраецца на выключна кланавыя рэчы. Як толькі з’яўляецца негатыўная рэцэнзія, адразу пачынаюць казаць, што гэта "наезд" на структуру. Ніхто не глядзіць на змест кнігі, неяк усе прызвычаіліся, што ніхто не чытае - прынамсі, значную частку таго, што выходзіць.

Кангрэс, натуральна, не вырашыць усіх праблем камунікацыі, гэта немагчыма. Але мы спадзяемся, што ўсё-такі здольны проста палепшыць гэтую сітуацыю. Па-першае, паказаць людзей, іх нейкія дасягненні, хто нешта робіць, даследуе ў Беларусі, па-другое, задаць новыя правілы акадэмічнай навуковай камунікацыі. Правілы, якія заснаваныя на ацэнцы зместу працы, яе ўзроўню, а не толькі пытанняў бюракратычных статусаў або кланавых спрэчак.

А.Б. - Какие в целом еще доступны способы для решения проблем академической коммуникации в Беларуси?

А.Л. - Это одна из самых болезненных, ключевых и первоочередных задач, связанных еще и с тем, что на самом деле у нас мало сил, кадров. Речь идет, прежде всего, о социально-политических и гуманитарных исследованиях. Действительно, условия таковы, что коммуникация имеет какой угодно, но не научный характер. Нет здоровой критики, нет нормальной конкуренции, которая связана всё с теми же рецензиями, о которых совершенно справедливо говорил Андрей.

Мы (и это тоже очень важно) не включены в глобальный контекст исследования политического и социального порядка. Например, в России и Украине есть система рейтингования журналов. Вы можете открыть и увидеть, какой индекс цитируемости у того или иного издания, насколько оно видно вообще в международном научном сообществе, насколько престижно в нем публиковаться. Научное сообщество у нас патологически замкнуто само на себя. Все вроде бы понимают, что публиковаться надо. Но где?

И что такое наука сегодня в учреждениях высшего образования Беларуси? Это "бесплатное приложение" к основному роду деятельности (администрированию и преподаванию). Кровная заинтересованность в публикациях появляется лишь перед защитой - в изданиях, рецензируемых национальным ВАКом, но имеющих, мягко говоря, очень низкий индекс цитирования (а чаще всего и вовсе отсутствующих в международных базах данных).

А.К. - Часам трэба, каб былі публікацыі...

А.Л. - Конечно, но это единственное необходимое условие для того, чтобы существовали такого рода журналы и вообще такого рода деятельность. Сами понимаете, какое к ней сложилось отношение и какая задействована структура мотивации. И это уже такая рутинизированная практика, такие привычки, которые трудно переломить в одночасье. Между тем, начинать нужно со студенческой скамьи, когда к исследованию, интегрированному в образовательный процесс высшей школы, проявляется совершенно другое отношение. Для этого, конечно, необходимо время, деньги и силы. Между парами и заседаниями поднять университетскую науку невозможно.

Еще одна проблема - проблема плагиата. Поскольку в Беларуси нет общенациональных баз данных (аналогов РИНЦ РФ или "Уран" Украины), нет эффективных систем поиска и борьбы с плагиатом. А в гуманитаристике это настоящее бедствие. Согласно последним данным, в мире каждое пятое исследование по гуманитаристике - плагиат. И я подозреваю, что львиную длю этой статистки "делает" наш регион, поскольку у нас отношение к плагиату терпимое.

Для академического сообщества это "нормально", поскольку на исследовательскую деятельность нет ни времени, ни сил, ни денег. Получается замкнутый круг: нет денег и сил на серьезную науку, а потому ее имитируют; одной из форм имитации является плагиат, который вполне приемлем для представителей академического сообщества, поскольку все ведь понимают, что на исследования нет ни сил, ни времени, ни денег.

А.Б. - Татьяна, а насколько в беларусской социологии вся эта проблематика, эти проблемы контекста, в котором развивается беларусская наука, обсуждаются?

Т.В. - Мне очень сложно говорить сейчас за всю беларусскую социологию, но, думаю, не ошибусь, если скажу, что у нас не существует социологии науки как собственно нормальной рефлексии науки в разных формах. В лучшем случае эта рефлексия появляется в каких-то аналитических материалах, и то, скорее в независимой, негосударственной сфере. Всё остальное сводится к учету кадров, передвижений, фактологическим описаниям. Нет концептуального анализа, анализа институциональной структуры, ни, собственно, идей каких-то по поводу самой организации науки, ее преобразования - всего того, что надстраивается над простым сбором данных о возрасте ученых, степенях и так далее. Мне кажется, что это одна из больших проблем в развитии беларусской науки.

И возвращаясь к вопросу, который задавали о коммуникации, я бы сказала что научную коммуникацию можно поделить на разные уровни по тому предмету, которому она посвящена. После того, как люди наговорятся хотя бы о собственной предметной сфере, они, наконец, начнут встречаться и обсуждать различия подходов и парадигм, а потом уже можно переходить на какие-то другие уровни рефлексии и обсуждения организации науки.

В этом смысле на прошлогоднем Конгрессе секции были заданы изначально. Это была в основном предметная тематическая сборка, люди приехали и, я надеюсь, отчасти наговорились о своем, предметном. А в этом году уже ряд секций предполагает не только предметное обсуждение, но как раз обсуждение более общих проблем, например, одна из секций - смена парадигм гуманитарных наук, и это, на мой взгляд, другой тип коммуникации, другой предмет коммуникации, что важно и приятно. Несколько секций, которые касаются уже не предметных, а проблемных зон (в частности, образования), тоже предлагают другие предметы разговора. Еще рано оценивать, но, тем не менее, такая дифференциация предметов обсуждения на Конгрессе очень важна. И я думаю и надеюсь, что это поможет двинуться если не в социологию науки, то хотя бы в обсуждение проблем науки самими же учеными.

А.К. - У першы год быў стандартны набор секцый. Цяпер мы пайшлі на тое, каб усё-такі стымуляваць самаарганізацыю супольнасцяў. Быў абвешчаны конкурс менавіта на арганізацыю панэлей, і ўсе панэлі арганізаваныя супольнасцямі, гэта не проста арганізацыйны камітэт нешта такое вырашыў. І адбор адбываўся не арганізацыйным камітэтам, які проста сабраўся, але менавіта гэтымі людзьмі, якія самі заявілі тэмы, то бок фактычна прадстаўнікамі тых супольнасцяў, якія існуюць у Беларусі. Мне падаецца, што гэта можа значна больш стымуляваць розныя формы самаарганізацыі, розныя формы гарызантальнай сувязі, крытыкі ў межах асобных дысцыплін. Хаця, скажам, крыўды шмат усё роўна, звычайна пішуць, вядома, нібыта арганізацыйны камітэт вінаваты, нібыта мы ўсё адбіралі.

Что такое "деполитизация" гуманитарных исследований в Беларуси?

А.Б. - "Политический фактор" играет роль в проведении Конгресса?

А.Л. - Политизация науки - это такая ситуация, когда вместо рациональных аргументов применяется сила (административного ресурса, социального статуса и так далее), прикрываемая политической риторикой (во имя народа, государства, нации и прочего) и служащая идеологической пропаганде. Причем здесь подразумевается не только официальный дискурс, но и оппозиционный: политизация в определенном смысле бессубъектна, но очень поляризована, когда любая точка зрения тотчас квалифицируется как имеющая определенный политический интерес. В условиях политизации науки трудно понять, что представляет собой социальная, политическая и культурная реальность страны. В социальной и гуманитарной сфере всегда существуют личностные притязания, симпатии, антипатии, это очень экзистенциально нагруженная отрасль науки. Но наша ситуация усугубляется дополнительным фактором - чрезмерной политизацией. Люди просто бояться спорить. Есть какая-то зашоренность, которая не позволяет вести научную дискуссию и не обращаться к аргументам, связанным с символическим политическим оружием.

Мне кажется очень важным то, что на прошлом Конгрессе были люди разных политических взглядов, мировоззрений, направлений, сообществ. Редукция деструктивной политизации не означает, конечно, запрет на тематизацию политического, но является необходимым условием для серьезной научной дискуссии (в том числе, о политике). И такая интенция на Конгрессе имела место, что не может не радовать.

А.К. - Сапраўды, я думаю, што як раз у гэтай дэпалітызацыі - частка канцэпцыі гэтай прасторы, якой ёсць Кангрэс. Мы імкнёмся ствараць такі ўзровень дыскусіі, які ўжо ўключае ў сябе разгляд канкрэтных з’яваў, канкрэтных лічб, фактаў, без рыторыкі палітычнай, без адразу займання нейкай пазіцыі палітычнай і гэтак далей. Калі размаўляць пра прадмет канкрэтны, то ўжо палітычных рэчаў менш, бо зніжаецца магчымасць маніпулявання проста словамі, проста эмоцыямі людзей, тое, што звычайна робіцца ў сродках масавай інфармацыі.

А.Л. - Тут важно понять, что и официальное, и андеграундное сообщества политизированы в равной мере: как только представитель того или иного сообщества оказывается в одиночестве, он/она тотчас становится мальчиком или девочкой для битья. Как-то вдруг все мобилизуются, конвенции задействуются, что все наперебой начинают бичевать представителя чужого лагеря.

А.К. - Мне падаецца, як раз летась і, я спадзяюся, сёлета такога бічавання не было і не мусіць быць.

А.Л. - Я как раз хочу сказать, что в этом смысле Конгресс - это "нейтральная территория", она является все-таки необходимым условием для добросовестного, качественного научного исследования, когда вот эти бичевания не уместны.

А.Б. - Возвращаясь к тому, с чего мы начали дискуссию: пришли ли мы к пониманию того, что такое "кризис" и как это отражается на состоянии беларусской науки?

Т.В. - Я бы сказала, что "правильный" кризис, особенно для науки - это когда вопрос кризиса или вопрос смены чего-то старого на новое является предметом масштабного и широкого обсуждения, представления разных позиций. Как только мы дойдем до того, что по поводу науки и по поводу ее организации, функционирования, инновационности или еще чего-то беларусское общество будет вовлечено хотя бы в какую-то дискуссию, тогда мы будем нормально "идти по кризисам", развиваясь, а иначе - стагнация.

А.Л. - Я думаю, что кризис - это, прежде всего, признак жизни. Если вдруг мы обнаружим, что в официальном дискурсе речь идет о кризисе, значит в социогуманитарной и политической науке Беларуси появились признаки жизни.

А.К. - Перш за ўсё, да крызісу трэба ставіцца спакойна, нармальна. Звычайны крызіс - гэта трагедыя, экзістэнцыяльная з'ява, а да крызісаў навукі трэба ставіцца нармальна, як да таго, што, вядома, прыносіць пэўныя страты, але адкрывае і пэўныя магчымасці. Напэўна, такі настрой будзе найбольш правільны для нармальнага развіцця навуковай супольнасці дый увогуле навукі той ці іншай краіны.