Экзистенция в системе координат модерна

Данный цикл лекций Летучий университет проводит проводит при поддержке Международного консорциума «ЕвроБеларусь». Лекция «Экзистенция в системе координат модерна: к 200-летию со дня рождения Сёрена Киркегора» начанётся в 18.30 в галерее «Ў». Накануне с лектором побеседовала Ольга Оришева.

- Если вы позволите, я начну с более общих вопросов, которые не относятся напрямую к Киркегору, а касаются философии в целом. Существует расхожее представление, что философия возникла как экстраутилитарный вид знания. Мы можем вспомнить классификацию наук Аристотеля, для которого самыми важными являются теоретические науки, а среди них главенство принадлежит «первой философии». Ясно, что – особенно в ХХ-ом веке – понимание философии как своего рода башни из слоновой кости, как чего-то, что прекрасно именно в силу своей бесполезности, подвергалось пересмотру. А что думаете вы по поводу практической значимости философии?

- Мне кажется, что и в Античности философия изначально зарождалась как практический вид знания. Но это был специфический праксис -- праксис, связанный с самопознанием. Речь идет о самопознании с неким абсолютным прицелом, когда ты должен понять себя в соотнесении с самыми высокими истинами, в рамке космического целого. И традиционный ряд философских понятий – бытие, эйдосы, формы и пр. – был призван как раз установить эту связь между человеком и космосом. Философия для греков – это возможность иметь дело с Абсолютом. В этой перспективе практического самопознания, познание мира и самого себя связаны неразрывно, можно сказать, кровно.

Кроме того, философия рождалась как гражданское, демократическое предприятие. Это понимание философии хорошо прописано у Корнелиуса Касториадиса, сделавшего акцент как раз на том, что в античной Греции демократия и философия, полис и вопрос об истине, статус гражданина и задача самопознания были завязаны в тугой, неразрывный узел.

- Это очень красивый тезис – о философии как радикальном требовании самопознания и самой радикальной форме самопознания, но я бы хотела его «заземлить». Сейчас, когда у философии не очень хорошая репутация, когда она, скорее, аутсайдер среди университетских дисциплин, такая её оценка звучит не очень убедительно для простых, практически ориентированных умов. Создается впечатление, что философия, как особый род практики, имеет шанс на выживание, только если она будет практичной в каком-то другом смысле, более конкретном. Если она сможет интегрироваться с какими-то действительными социальными практиками. Что это могут быть за практики?

- На этот вопрос трудно ответить прямо в силу особого положения философии в поле социальных практик и правил игры. Если возвращаться к истокам, то философия с самого начала была интегрирована в социальное поле, она не была просто культурным излишком или «золотой окантовкой» повседневной жизни. Философия была вписана во властные структуры и служила инструментом поддержания определенной политической риторики.

Вообще, возможность инструментализации, манипулирования, политизации и т. д. – это нормальное «сопровождение» не только философии, но и любого осмысленного высказывания об истине, о том, что такое хорошо и что такое плохо, должно или предосудительно. По сути, вопрос о том, что следует считать истиной, всегда имеет отношение к поддержанию (или подрыву) определенного властного режима, то есть это вопрос политический.

Безусловно, с самого начала философия была вовлечена во властные игры. Но основное притязание философии связано с тем, чтобы, несмотря на неизбежную ангажированность, создавать условия для ее преодоления. Задача философии состоит в том, чтобы эту ангажированность делать явленной, ставить под вопрос, если угодно, трансцендировать. Трансцендения, трансцендирование – несмотря на метафизическую нагруженность этих терминов и то, что от них все уже несколько устали, – принадлежат к понятиям, от которых философия не может отказаться.

- В анонсе лекции говорится о том, что Киркегор имеет не просто архивный интерес, но актуален и востребован как мыслитель именно в рамках современной ситуации. Вы можете пояснить этот тезис?

- Киркегор принадлежит к ряду мыслителей XIX-го века – к нему также относятся Маркс и Ницше, – которых трудно приписать к какому-то «изму». И это не случайно, так как они не являются философами в классическом (академическом) смысле слова, это философы-практики. Маркс, Ницше и Киркегор формулировали свою мысль не как ответ предшествующей историко-философской традиции (как это было, скажем, в случае с Декартом), а как ответ на определенную социокультурную ситуацию, на «запрос времени». Их объединяет то, что они смогли артикулировать тему субъекта как проблему. Не ввести готовый философский концепт субъекта, а с удивительной четкостью, провоцирующим образом, обнаружить некие разрывы, зияния, нестыковки между сложившимся пониманием человеческого субъекта и наличной ситуацией в социуме. Если мы ведем отсчет модерна, начиная с XVII-го века, то уже к середине века XIX-го стало понятно, что отчетливо прописанный и очень амбициозный концепт субъекта, который предложил классический модерн, стал неудовлетворительным. Он не отвечал ни социальным реалиям, ни интеллектуальным запросам образованных людей. Уровень сложности социальной жизни, уровень несоответствия между этой сложностью и классическим пониманием субъекта стал критическим, и именно в этой точке разворачивается мышление Маркса, Киркегора и Ницше.

Если говорить о сегодняшнем дне, то проблематизация субъекта, которую осуществили Маркс, Киркегор и Ницше, остается по-прежнему актуальной. Мы живем во время, когда все эти бездны, которые разъезжаются по нестыкующимся линиям разных измерений, формирующих поле субъекта, продолжают зиять. Эти мыслители ухватили некие структуры, которые значимы до сих пор. Они помогают нам понять самих себя, не с точки зрения каких-то индивидуальных тревог и забот, а как людей, живущих в определенное время в определенном обществе.

- Вы назвали три имени, которые являются ключевыми для проблематизации субъекта в усложнившейся реальности XIX-го века. В чем специфика той постановки проблемы, которую предлагает Киркегор? Как это можно объяснить человеку, который не очень-то разбирается в философии?

- Здесь удобно сравнить Киркегора и Маркса, удобно в силу их определенной взаимодополнительности. Оба предлагают проекты социальной критики, но эти проекты совершенно различны. Тот вариант социальной критики, который преобладает у нас – по причинам вполне понятным – восходит к Марксу. В этом смысле проект Киркегора, как немарксистский, остается в тени, но его «непопулярность» не связана с некой вторичностью. Скорее требуется время, чтобы эта радикально иная перспектива раскрылась в своей значимости.

- Сразу возникает другой вопрос. Теми, кто в философии сколько-то осведомлен, Киркегор не воспринимается как социальный мыслитель, он воспринимается, прежде всего, как христианский философ и психолог, как мыслитель, которого больше волнует изолированный индивид в его связке с Богом. Вы, кстати, об этом пишете в одной из ваших статей. Этот образ Киркегора противоречит представлению о нем как о мыслителе социального калибра.

- Тот образ Киркегора, о котором вы говорите, представляет собой результат редукции. Понятно, что есть некоторые основания, чтобы определять его таким образом, как есть основания, чтобы определять его как основоположника экзистенциализма. Но это именно редукция, когда извлекаются какие-то отдельные части его наследия и на основании их делается некоторое обобщение. Безусловно, Киркегор был религиозным мыслителем, но какой смысл он вкладывал в религиозность? Нужно заметить, что в плане отношения к христианству, между Киркегором и Ницше есть удивительное единодушие: они оба устроили основательную атаку на христианство. Хотя Киркегор не делал это с той беспощадной буквальностью, которая характерна для Ницше, острота неприятия Киркегором «официального» церковно-клерикального дискурса, накал его противостояния был не меньшим. Можно сказать, что он жизнь на это положил, причем совершенно буквально. Здесь важно помнить, что Киркегор поставил вопрос об истине христианства в контексте того самого «запроса времени», ответом на который было его творчество в целом.

Почему в фокусе оказывается отдельный индивид? Это как раз соответствует эпохе, социальным реалиям: с одной стороны происходит секуляризация, с другой - усложнение жизни, как минимум, в европейских городах, которое провоцирует разрыв устоявшихся социальных связей и возрастающую изолированность индивида.

Здесь есть еще один любопытный момент. Как известно, есть ранний – более экзистенциальный – Маркс-философ и более поздний - Маркс-экономист, который придерживается такого объективистского подхода. Если мы посмотрим, как развивалась европейская интеллектуальная традиция, то первая половина ХХ-го века связана с очень четким разграничением двух направлений – экзистенциализма и структурализма (объективизма). Маркс и Киркегор, будучи фигурами сложными, переходными, самим своим творчеством показывают, что избрание какого-то одного пути и упорствование в каком-то одном «изме» заводит в тупик. У Маркса и Киркегора прослежены оба эти измерения, хотя и весьма по-разному. Причем, если у Маркса эти две тенденции сменяют друг друга диахронически, по периодам, то у Киркегора они даны синхронически, в виде «расклада» разных авторских позиций-голосов, маркированных разными псевдонимами.

- Вы определяли социальный контекст-вызов, ответом на который становится мысль Маркса, Киркегора, Ницше в терминах секуляризации, усложнения социальной жизни в Западной Европе, в терминах возрастающей изолированности индивида. А как, в каких выражениях опознавал этот вызов сам Киркегор? И в чем его значение как социально ориентированного мыслителя?

- Здесь трудно представить какую-то систематическую картину. Вообще, систематизировать Киркегора чрезвычайно трудно. Но у него есть совершенно очевидные социально-критические ходы. Например, критика нивелирования, которое происходит в обществе на волне сочетания, примечательного взаимодействия определенных установок гегелевской философии с ее системосозиданием и приоритетом объективной истины и набирающих силу масс-медиа. Киркегор живет в эпоху появления и распространения газет, и он сразу улавливает этот «дух» медиа, который позволяет появиться такой фигуре как усредненный индивид. Такой индивид – это, с одной стороны, точка стабильности общества, с другой стороны, точка сокрытия той возможной проблематизации самого себя, которая для Киркегора как раз и несет в себе возможность своего рода оздоровления социальной жизни. Индивид не мыслится им как монах, закрывшийся в своей келье. Индивид – это, по определению, индивид, живущий в обществе. В некоторых работах Киркегор подчеркивает, что его интересует повседневный человек, интересует то, как мы живем и что мы со своей жизнью делаем. Это вопрос, в перспективе которого, можно взглянуть критически на социальные процессы. Взглянуть на них в перспективе вопросов экзистенциального плана: «Что значит быть человеком?», «Что я делаю со своей жизнью?», «Что значит стать христианином?». Именно в перспективе этих вопросов обретается критическая позиция в отношении к социальной жизни.

- Вы говорили, что Киркегор не вписывается в академический образ философа по стилю, формату своей жизни. Если я правильно понимаю, вы в данном случае делаете акцент на практической составляющей его философствования. У него есть не только описание и критика усредненного человека, но и некое практическое усилие, стремление повлиять на этого человека, что-то с ним сотворить, воздействуя на него посредством письма. Как Киркегор-автор работает со своим читателем? Что это за техника? Ведь это важная часть его социально-критического проекта.

- Да, Киркегор ставит перед собой непростую задачу «обманом вовлечь в истину» (это его выражение). Почему обманом? Потому что экзистенциальная трансформация, которая требуется от индивида для того, чтобы он обрел точку опоры в самом себе, для того, чтобы не растворился в том, что навязывает эпоха, не происходит по предписанию. Перед какой угрозой оказывается индивид? Просто потеряться, потерять себя, потому что социальные институты достаточно продуктивно и даже агрессивно продвигают различные схемы того, как можно «освоить» имеющиеся человеческие ресурсы. Через вопрос о том, как мне распорядиться своей жизнью, одновременно обретается критический взгляд на то, что происходит в обществе.

Возвращаясь к задаче Киркегора-автора «разбудить массы», еще раз подчеркну, что в данном случае учить бесполезно, ведь речь идет о такой трансформации, которая не может быть навязана извне. По внешнему указанию такие вещи происходить не могут по определению. Нельзя научить экзистенциальной трансформации, она должна произойти с человеком в результате какого-то самостоятельного запроса. А, раз истине не учат, то единственное, что можно сделать, так это на уровне риторики задать какой-то идейный водоворот, контекст, который, быть может, подтолкнет человека в нужном направлении, и тот озаботится вопросом о возможности самостоятельно отнестись к задаче собственной жизни, а не отдавать ее на откуп каким-то культурным автоматизмам. Ведь все мы можем спокойно существовать, препоручив свою жизнь культурным и социальным «машинам». Киркегор опознает эту опасность, и для него яркими примерами того, как это работает, являются как раз те два феномена, о которых мы уже говорили. С одной стороны, гегельянство с его ставкой на объективную истину, с другой стороны – масс-медиа. С точки зрения социальных функций – это напарники, они дополняют друг друга в культивировании принципов, связанных с деперсонализацией. Киркегор это распознал, предложив соответствующую критическую диагностику общества, в котором он жил.

Как он это делает? Как работает с читателем? Можно ответить очень просто, используя выражение самого Киркегора – речь идет о стратегии «непрямого сообщения».

- Эта непрямота, косвенность сообщения, которое Киркегор адресует своему читателю, связана с тем самым «обманом», с помощью которого нужно вовлечь его в истину?

- Да, и Киркегор, как рефлексивный автор, понимает, каков возможный эффект его письма. Но при этом Киркегора невозможно обвинить в манипулировании: мол, некий самозванец хочет манипулировать людьми, только по-своему. Киркегор написал достаточно, чтобы понять, что манипуляция здесь невозможна. Ни манимапуляция, ни внушение, ни индоктринация. Представляете, какие политические импликации здесь заложены? Есть какое-то измерение, где человеком в принципе нельзя манипулировать.

Коммуницировать можно (и даже необходимо), а управлять нельзя. Именно на это делается ставка у Киркегора, и недаром его называли «датским Сократом». Сократ тоже на это ставку делал.

- Вел подрывную деятельность.

- Да, речь о том, что можно через общение с людьми апеллировать к чему-то такому, что может в перспективе … изменить строй.

- Мы с вами вернулись к тому, с чего начали. К тому, что философия, будучи вписанной в социально-властные координаты, создает предпосылки, как вы говорите, для трансцендирования этих координат, для преодоления обусловленности. Но мне бы не хотелось возвращаться к этой глобальной теме, и я хочу задать более конкретный вопрос. Какую роль в этом разговоре Киркегора с читателем, разговоре, который подспудно может привести человека к экзистенциальному пробуждению, играет стратегия «смены масок», киркегорова игра со стилями и псевдонимами?

- Я хочу оттолкнуться от определения, которое дает сам Киркегор в одной из своих работ. Это определение того, кем является «субъективный мыслитель», каковым, собственно, является сам Киркегор. Субъективный мыслитель – это одновременно поэт, этик и диалектик. Хочу обратить внимание на первый аспект – поэтический. Почему важно работать «искусно», почему важен не только идейный, но и артистический контекст, если угодно, какое-то поле воображаемого? Как минимум, потому, что потенциальная аудитория очень разнообразна. И что значит «настичь адресата» – это тоже одно из выражений самого Киркегора – «застичь каждого на его месте»? Место у каждого разное, и речь идет не только о конкретной позиции человека в социальной структуре, места различаются по своей экзистенциальной фактичности, включающей телесное измерение, личную историю, и собственное воображаемое, и собственный стиль какой-то. Чтобы застичь самых разных людей на их месте, нужно выстроить очень сложный и разноплановый мир, это должен быть кристалл с множеством граней, чтобы можно было уловить, зацепить много душ. Но это самый простой аргумент.

Более сложный и развернутый аргумент связан как раз с тем самым проблемным субъектом, которого пытается описать Киркегор. По его мысли, человека нельзя свести к какой-то одной идентичности. Субъект мыслится Киркегором в терминах возможности, он не есть нечто, что можно пред-положить заранее, как этот делал классический модерн. Субъект в этом смысле есть всегда всего лишь возможность субъекта, возможность сосредоточения, собирания, совпадения с самим собой, самоудовлетворения, самореализации. Все эти «само», которые предполагают некую устойчивость самости, собираются в телос, с которым мы себя соотносим, но который нельзя пред-положить. И этим можно объяснить стилистическое разнообразие художественно-философского мира Киркегора, обилие разноречивых и несопоставимых персонажей, которые в нем обитают. Эта множественность, эта неоднозначность задает диалектику «проблемного субъекта».

- Я бы хотела вернуться к теме социального. Вы охарактеризовали письмо Киркегора как ответ на вполне определенный запрос. А что можно сказать о применимости Киркегора к современным реалиям? Мы же не можем сказать, что со времен Киркегора мир не изменился? В каком смысле его ответ на те, давнишние, реалии является актуальным сегодня?

- На этот вопрос нельзя ответить одной фразой, так как существуют разные мнения относительно того, как следует определять нашу эпоху – как радикализацию модерна или все же постмодерн, то есть нечто принципиально иное. Но если намеренно упростить ситуацию, то можно сказать так. В той мере, в какой концепт модерна еще имеет силу сегодня, имеет силу и та проблематизация субъекта, которую осуществил Киркегор.

Здесь можно привлечь такого известного социолога, как Энтони Гидденса. Если его анализ современности (которую Гидденс определяет в терминах выского, или позднего модерна) считать релевантным, то его можно рассматривать как аргумент в пользу актуальности Киркегора и сегодня. Один из ключевых тезисов Гидденса состоит в том, что степень усложнения, динамика и диалектика современной социальной жизни – жизни в условиях глобализации -- таковы, что экзистенциальные вопросы неизбывно тревожат индивидов и являются импульсом для постоянного пересмотра собственной жизни.

- Давайте вернемся к киркегоровской технике работы с читателем. Технике, которая позволяет точечно – пусть с негарантированным результатом – воздействовать на общество, пробуждая отдельных индивидов к самостоятельной жизни. Это красивая идея, и с ней замечательно стыкуется идея множественности авторских стилей-масок. Но ведь эта техника работает только в том случае, если этого автора читают, а Киркегор явно не относится к авторам, которых читают массово.

- У нас Киркегора читают мало, это верно, но верно в локальном смысле, то есть применительно к Беларуси. Для того, чтобы этот автор был востребованным, необходим определенный уровень образования и культуры. Например, в Европе Киркегор входит в «джентельменский набор» образованного интеллектуала, он известен образованным людям и читаем ими.

Здесь важно учитывать состояние самого общества. Можно просто сказать, что спроса на Киркегора нет, потому что он непопулярен, но можно задаться вопросом о состоянии того места, в котором формируется или не формируется запрос. Здесь есть определенный круг. Если бы уровень культуры и образованности в Беларуси был выше, если бы философия как рефлексивное предприятие была здесь представлена более убедительно и поддерживалась, то и имя Киркегора было бы на слуху.

- Я хочу сделать небольшое дополнение к предыдущему вопросу. У меня сложилось впечатление, что в наших краях Киркегора читают люди, получающие философское образование, получившие таковое и психотерапевты определенных направлений. Учитывая, что психотерапию можно рассматривать как канал, через который философия входит в жизнь людей, вы можете как-то отнестись к этому моменту?

- Действительно, Киркегор является одним из ключевых источников, который входит в списки базовой литературы, предназначенной для практических психологов и психотерапевтов, ориентирующихся на гуманистическую традицию в психологии. В первую очередь, конечно, его читают психологи, работающие в экзистенциальном русле. Но что мешает мне испытывать безусловный энтузиазм по поводу связки «экзистенциальная философия – психотерапия», так это опасность схематизации Киркегора. Я сталкивалась, например, с тем, что его триада «эстетическое – этическое – религиозное» превращается в схему, которую можно операционализировать и работать с ней как с инструкцией по использованию пылесоса. Эта манера обхождения с киркегоровским посылом в сущности противоречит самому этому посылу. К сожалению, это происходит довольно часто.

- Будет, видимо, неправильно квалифицировать вас узко, как «специалиста по Киркегору», но вы, так или иначе, работаете с его текстами довольно долго и знаете не только тексты, но и контексты. Скажите, пожалуйста, насколько активно идеи Киркегора включают в свой дискурс исследователи, далекие от экзистенциальной традиции? Например, люди, работающие в рамках социальной теории? Это важный вопрос, если мы говорим о нем как, в том числе, о социальном мыслителе.

- Идеи Киркегора обсуждаются, например, у Шмитта, Лакана, Левинаса, Хабермаса и Рорти. Но все это вещи достаточно специальные, а мне бы хотелось задать более широкую перспективу. Я хочу обратить внимание на то, что экзистенциализм является философским проектом, который исторически уже закрыт, остался в прошлом, а вот определение «экзистенциальный» до сих пор востребовано очень широко. В социо-гуманитарных науках в целом и в интеллектуальной журналистике речь часто заходит об «экзистенциальных проблемах», «экзистенциальной тревоге»… И это очень симптоматично. «Экзистенциальное» сохраняет актуальность как узловое измерение нашего опыта, которое невозможно игнорировать. Логика развития глобальных символических систем предполагает маргинализацию этого измерения, заглушение пульсации экзистенциальных вопросов. Однако, чем выше градус вытеснения, тем сильнее экзистенциальная тревога. Когда эти темы так или иначе затрагиваются в научной или популярной литературе следует помнить, что именно Киркегор не просто опознал экзистенциальное измерение как «больное место» субъекта модерна, но также проанализировал его философски и при этом еще попытался работать с ним в рамках того коммуникативного пространства, которое формируется связкой автор-читатель.

- Глупо спрашивать о том, как следует «правильно» читать Киркегора, но, возможно, вопрос о том, как НЕ нужно его читать, будет более уместен? Скажем, если человек, увидевший это интервью или пришедший на вашу лекцию, заинтересуется этим автором, что вы ему посоветуете?

- Не нужно конспектировать. Это точно. Конечно, хорошо бы не ограничиваться одной работой, так как в случае Киркегора большое значение играет само многообразие жанров и стилей, оно способно удивить даже самого искушенного читателя. А если учитывать, что это не просто разнообразие ради разнообразия, что это разнообразие подчинено определенной стратегии коммуникации, то работа с текстами Киркегора может оказаться рискованным приключением. Тексты Киркегора содержат трансформационный потенциал двойной «поражающей силы» – по отношению к индивиду и обществу одновременно. Можно сказать, что у него каждая строчка – это сотворение поля, которое напряжено и призвано что-то изменить в нас. То есть это буквально действие письмом.

Напомним, что лекция Татьяны Щитцовой состоится 12 декабря, 18.30, галерея «Ў». Вход свободный!

Традиционно будет возможность смотреть лекцию в режиме online-трансляции

UPD.: Видеозапись публичной лекции: