Синдром Левиафана

Я не поклонница его творчества и никогда ею не была. Но ему удалось сделать некий фильм, провоцирующий, затрагивающий «фаберже» (термин его же героя) совершенно разных людей так, что они вынуждены на это реагировать. Как на плевок в лицо или на пощечину. Вопрос в том, кому адресован этот плевок или пощечина, а, может быть, контрольный выстрел в голову, и что на это следует отвечать?

Фильм получил восторженные оценки критиков и зрителей за то, что он как бы говорит правду о российской действительности, показывает ее без прикрас. Но первый ли это фильм о российской действительности и раскрывает ли он ее? Россия as is на протяжении столетий отображается художниками или кинематографистами, немытой и забытой Богом. Но вот только Звягинцев показал современному зрителю Россию не как есть, а такой, какой ее хотят видеть. Это, если мы говорим о сторонних зрителях.

Если же упомянуть внутреннюю аудиторию, а именно, россиян, то я думаю, что этот фильм – не плевок и даже не пощечина, а контрольный выстрел в голову. Мне вообще не понятно, почему российская власть не довольна этим фильмом – ведь он программирует и демотивирует вполне в духе пропаганды: «власть сия – от Бога» и дает четкий месседж о полной бессмысленности протеста в России. И это, по фильму, не только потому, что власть плоха, но и потому – что бедные люди, те самые, которых она считает «насекомыми, погрязшими в говне», таковы по сути и есть. Женщина живет с тем, кого не любит, не знает, чего она хочет, криклива и озлоблена. Мужчина – беспомощный лузер и истерик. Все жители – сволочи, пишущие доносы и помогающие властям кто как, по собственной инициативе. А Бог… Бог помогает самому главному в городе, стереотипному в своей мерзости персонажу, или Бога вообще нет, а есть психологи в рясах. Если бы такой фильм сняли и показали в Украине про Украину времен Януковича, если бы такому фильму дали Оскар, люди бы не вышли на Майдан. Они были бы не нашли в себе внутренних сил и веры.

Я знаю российскую жизнь не понаслышке. Люди, протестующие против власти, - не дураки и не лузеры, не предатели. Я помню как в центре Питера сносили исторический квартал, чтобы построить там вторую сцену Мариинского театра. Проекта второй сцены не было, а только некий эскиз с идеей крыши в виде смятого целлофана, который один известный французский архитектор нарисовал бывшему министру культуры чуть ли не на салфетке в ресторане. Я видела как сносили Дворец первой пятилетки – сталинское здание, крепкое, историческое, автор проекта которого любим и ценим на Западе сегодня. Местные жители вышли на улицу с собаками и детьми. Жители протестовали, писали жалобы, ходили в суды. Они держали крышу своего дома, когда ее начали снимать бульдозером. Чудом никто не погиб. Но после этой безнадежной истории была история с Газпромовским шпилем в центре Питера. Его не допустили, гражданский протест был более сильным и организованным.

Есть версия, что Звягинцеву пришла в голову идея снять этот фильм, когда он узнал про американского Марвина, человека, который после долгих лет протеста против строительства цементного завода рядом со своим домом, не выдержав, построил у себя в гараже бронированную чудо-машину, при помощи которой уничтожил часть завода, разгромил город и погиб в руинах. Разница только в том, что Звягинцев не понял американской драмы, как и не понял драмы того городка, в котором он снимал свой фильм – когда местный предприниматель расстрелял главу города и застрелился сам. Разница в том, что оба героя – не лузеры с трясущимися плечами, хотя судьбы их драматичны. После трагедии Марвина цементный завод не смог восстановиться, компания стала банкротом, она понесла, в том числе, и моральные издержки.

Модные драматурги перестали заботиться о психологии зрителя, его восприятии, о том, что и как он будет осмысливать и оценивать. С ним иногда играют в злые игры, лишая свои произведения не только хэппи-эндов, но и банальной развязки, разрешения ситуации, доводя цикличностью до истерики, или вырабатывая у него циничное безразличие ко всему. Фильм Звягинцева в духе современного кино и драматургии не удивляет и не разочаровывает, он травмирует. Сценой, когда ковш бульдозера проходится по дому, разворачивая веранду, сбивая в кучу мусора дедовские стол и стулья, семейные реликвии, которыми дорожит герой. Сценами кривляния городского главы, инсценировки расстрела.

Искусство программирует. Именно поэтому во времена «великой депрессии» в США снимали яркие, веселые фильмы с хэппи-эндом. В кино американцы погружались в мир желаемого и со временем, это желаемое реализовалось  as is. “Свинарки и пастухи” раннего советского периода выполняли примерно ту же роль. Но я не об этом, не о простых приемах идеологии или пропаганды, а о том, что человеку нужно оставлять шанс, просвет, выход, вернее, не отнимать его. «Оставь надежду, всяк сюда входящий» - эта надпись на вратах ада, является лейтмотивом Левиафана. В ад – это надолго. И именно туда отсылает зрителя автор.

Искусство кино – такое же искусство, как и все остальные, производит продукт, который не должен быть однозначным и предельно понятным. В нем всегда сосредоточен опыт и переживания автора, те самые, которые при помощи материала обретают некие формы, волнующие окружающих. Если это, конечно, искусство. Но в Левиафане все плоско и однозначно, за исключением ответа на вопрос – как погибла жена главного героя, было ли это самоубийством или убийством.

Гиперреализм Ильи Хржановского в его дебютном фильме 4, по тексту Сорокина, для меня более убедителен и более интересен, чем «реалии» Звягинцева. Там есть искусство, там есть запредельная область, где пересекается мыслимое и немыслимое, где мрачная российская явь особенно красива, а гротеск остр и правдив.

Удивительно и то, что настоящая и чудовищная правда о России, сосредоточенная в Донецком аэропорту, подвалах ДНР и ЛНР, в сбитом Малазийском боинге, в расстрелянном в Волновахе мирных жителях, как-то меркнет в глазах русскоязычной аудитории по сравнению с правдой Звягинцева. Ее не так активно обсуждают, по рейтингам она недотягивает.