Светлана Алексиевич: Империя уйдет с большой войной и кровью

Светлана Алексиевич, писательница с мировым именем, более полутора часов отвечала на любые вопросы своих читателей во время открытой дискуссии в минском креативном пространстве «ЦЭХ».

Служба информации «ЕвроБеларуси» предлагает вниманию читателей сайта подборку из некоторых ответов Светланы Алексиевич.

О грядущей войне и конце Империи

Империя, может быть, только сейчас уходит. И лично у меня очень тревожное ощущение, что без большой войны и большой крови она не уйдет. То, что война будет в Украине — это несомненно, то, о чем договорились в Минске, мне кажется, это все ненадолго. Вспоминая то, что я слышала от людей в России, у меня все время ощущение возможности гражданской войны именно в самой России.

Что меняет постсоветского человека

У нас какое-то застывшее время, застывшая жизнь. Если люди чему-то и научились, то благодаря тому, что они ездят по свету. И это очень здорово, что визовый режим упрощается, это действует лучше всех оппозиций и революций — поехать и увидеть все своими глазами. Так вот все-таки люди увидели. Не только же они увидели камамбер и шмотки какие-то, и машины. Они все-таки увидели вот эту материю демократии, они не могут, может быть, это назвать, но они увидели вот эту устроенность другого механизма жизни, другого отношения человека к человеку.

У меня есть дача, и вот на даче протекла крыша. И вот строитель был — абсолютно простой человек. Но он ездил в Германию чинить машины, работал в небольшой деревушке, скорее всего. Вы знаете, я никогда не думала, что он, этот человек, способен увидеть такие тонкости жизни. Мы сели пить с ним чай, и он мне начал говорить: «А вы знаете, как они радуются жизни? Вот у них уик-энд, если он пообещал ребенку то он уже обязательно это сделает. Он берет своих детей и едет. Я после этого приехал домой — я ни разу не обманул ни одну из своих трех девочек». Вы понимаете, вот эти такие тонкости, вот это все он взял из той жизни. Но он, и десятки других, говорили о том, что там сложно, что там тяжело, что там так легко, вразвалочку, как у нас, не получится прожить, что там можно заработать, но надо иначе работать... Но, это я про Беларусь говорю.

О нынешнем русском человеке

Когда я ездила по России, там было такое отношение: «Америка нас обманула». Почему-то все фокусировалось на Америке: «Вот она нам не помогла в 90-е, вот они нам тут ракет подсунули под самые границы. В общем, у нас не получилось праздника, потому что Америка не дала нам денег». Когда начинаешь говорить, что такая огромная страна — ну какая Америка может ее накормить, накормить себя люди должны сами. Но было ощущение, что вот это разочарование вылилось в обиду, то, что мы сейчас и видим — вот этот антиамериканизм, антизападничество, это, конечно, от разочарования. Что быстро праздника не получилось. И это очень чувствовалось, и что меня удивило, что это чувствовалось среди молодых.

Россия и Запад. Крах иллюзий. Постимперия

Развалилась великая страна. Но основная махина — Россия — осталась. Мир недолго пожил наивно и романтично... Я помню 1989 год, когда разрушили Берлинскую стену. Мы с подругой заблудились в Берлине и спросили у пожилой пары, как пройти туда, куда нам нужно было. И когда они узнали, что мы русские — стали нас целовать, обнимать. Они не разделяли нас на беларусов, русских. Для них мы все были русские.

Сейчас, конечно, все наоборот. (…) Опять испугались: что в этой бездне? Что в этой яме? У которой есть ядерное оружие и совершенно безумные какие-то геополитические идеи, отсутствие понятий о международном праве, об этом хрупком мире, который еле соштопали после войны.

Я лично живу с чувством поражения. Вот те наивности, которые мы в 90-е представляли себе романтично, что вот завтра начнется другая жизнь, какие-то автобусы повезут нас завтра в совершенно прекрасное будущее. Вот сейчас я думаю: откуда мы это взяли? Вроде бы разумные люди, которые сидели на кухне, в этом аквариуме, и что-то себе сочиняли, не знали ни мира, ни человеческую природу. Оказалось, что все совершенно не так.

Я недавно приехала из Москвы и должна сказать вам, что большего потрясения у меня не было, чем то, что я испытала в Москве. Потому что умные, интеллектуалы, писатели... И этот патриотический угар, эта ненависть — это страшно. Ненависть к Европе, ненависть к прошлому. Еще жив Горбачев, а уже он преступник и это все надо судить. И я думаю, до этого дело дойдет.

У нас была кровавая эпоха, мы вышли из крови, мы вылезли из ямы. И конечно мы наверняка все больны. (…) Вот мне в России казалось, что какой-то другой процесс настал. Процесс очень опасный. И, по-моему, будет большая война. А любая большая война еще больше провоцирует человеческую природу. Мне кажется, у беларусов это все-таки немного не так. Мы рядом тут с Европой, и потом — мы очень патриархальная страна. И вот эта крестьянская культура, как мне кажется, сегодня играет свою положительную роль. Все-таки есть понятия какие-то сдерживающие, у нас нет этой стихийности, этой вольности, вольницы даже в менталитете. Во всяком случае, когда я приехала, вышла с поезда, иду по раннему тихому Минску — у меня было ощущение, что это все-таки другой мир.

Украина

Украина сегодня — пример для всех нас. Вот это желание проститься с прошлым окончательно — достойно уважения. Я писала предисловие для книги, которую собрала Оксана Забужко, где люди говорили, почему они шли на Майдан. Я читала это и думала: вряд ли у нас на таком уровне это говорили бы. И не могу сказать, что наши люди на это неспособны. Просто такая неразбуженность. А там была возбужденность людей. Они были разбужены ото сна, так можно рассказывать только в состоянии возбуждения. В Украине происходит нечто главное для всех нас, главный ответ на какие-то вопросы, а у нас не хватало сил, ни интеллектуальных, ни народных. А они это сделали, хотя им дорого это обошлось, но они это сделали.

О переходе в лоно беларусского языка и культуры (Столько раз отвечала на этот вопрос, думала, что сегодня уже не зададут)

20 лет мне задают один и тот же вопрос... Я очень болею за беларусский язык и культуру, и очень хотела, чтобы это была отдельная независимая страна, и чтобы она уцелела в этом ужасе, который надвигается, и мы ничего не можем сделать. Но я родилась в то время, когда была эта Утопия, я шла за ней, и Утопия разговаривала на русском языке. Сделать то, что я делала, на беларусском языке было невозможно. Я занималась целым огромным советским миром. В этом вопросе, который вы задали, есть ощущение, что мы не можем пустить себя в большой мир, а он говорит на многих языках, разговаривает по-разному. Когда я читаю Памука, для меня важно то понять о человеке. И сам язык для меня уже не существенен, поскольку я не буду уже писать на беларусском языке. Но я в этой культуре, и, думаю, для этой культуры я уже нечто сделала.