Андрей Поротников — о беларусской армии

См.: аналитический проект «Четвертая Республика»

Как устроена беларусская армия и сколько в ней собственно «беларусского», сколько стоит сохранить внеблоковый статус и зачем беларусам право на оружие — обсуждают старший аналитик Центра европейской трансформации Андрей Егоров и эксперт в сфере безопасности, руководитель аналитического проекта Belarus Security Blog Андрей Поротников.

— Сегодня мы обсудим актуальную ситуацию и возможные реформы в такой интересной для Беларуси области, как армия, и поговорим об этом с Андреем Поротниковым, экспертом и руководителем инициативы Belarus Security Blog. И в начале, поскольку я совершенно ничего не понимаю про армию, которая выходит за область моей экспертизы, может быть, вы расскажете, таким государствам, как Беларусь, вообще сегодня зачем нужна армия?

— Таким государствам, как Беларусь, армия нужна для того, чтобы остаться в статусе государства, а не превратиться в чей-то протекторат или в принципе исчезнуть с политической карты мира. И мне кажется, что после 2014 года, после начала агрессии России против Украины, вопрос «Зачем нужна армия?» должен как бы сам собой замещаться другим вопросом: «Какая армия нужна, какая армия в состоянии защитить страну?» Вот эти моменты надо обсуждать.

— Может, вы расскажете немного про устройство беларусской армии сегодня? Что это такое на сегодняшний день, например, по своей структуре, количеству военнослужащих, способности выполнять какие-то задачи, связанные с обороной страны — сделаете такое введение «для чайников»?

— Дело в том, что структура и численность армии у нас, в соответствии с Законом «О государственных секретах», засекречены. Это касается не только армии, это касается и в целом силового блока, всех силовых ведомств. Как это ни парадоксально, но налогоплательщики не имеют права знать о количестве людей, которые находятся на их содержании, выполняют ту или иную функцию в сфере национальной безопасности. Поэтому мы можем говорить только о расчетных величинах. На сегодняшний день это порядка 55.000 военнослужащих, включая курсантов высших военных учебных заведений.

И это структура очень бюрократизированная. Любая армия — это традиционно большая бюрократия, но беларусская армия выделяется на общем фоне большим количеством бюрократических надстроек, и она милитаризирована в том плане, что даже функции, которые напрямую не связаны непосредственно с военной областью и которые в нормальных странах выполняются гражданскими специалистами, у нас выполняются людьми в погонах. Например, у нас до сих пор министр обороны — это военнослужащий, генерал, хотя, в принципе, это абсолютно административно-политическая должность, которую может занимать либо квалифицированный политик, либо квалифицированный чиновник высокого уровня.

Что касается материально-технического обеспечения, то в течение всего срока правления Лукашенко беларусская армия получала хорошо если 70% минимально необходимого объема финансирования. Благодаря большому объему советского наследства (материально-технической базе, вооружениям, относительно современным на начало 1990-х годов), тридцать лет в общем-то удалось продержаться, но это советское наследие уже заканчивается. В первую очередь, оно заканчивается в самой дорогой части — в авиационной, и там идет очень серьезная деградация, с которой тоже что-то надо делать. Для того, чтобы делать, нужны деньги, раньше денег не давали, а сейчас денег, в общем-то, и неоткуда взять.

— А сколько вообще мы тратим на армию в процентах от ВВП?

— В процентах от ВВП мы тратим от 1% до 1,2%. Эта цифра колеблется, потому что есть неустойчивость национальной валюты, а армия зависит от дорогостоящего импорта. Но надо еще понимать, что мы бедная страна, у нас маленький ВВП, поэтому эти суммы, в общем-то, небольшие. И для сравнения скажу, что, например, в одном лишь бронекавалерийском полку армии США вертолетов в 2 раза больше, чем во всей беларусской армии, расходы на содержание этого полка приблизительно равняются всем расходам на беларусскую армию, а людей там в 10 раз меньше. Это для того, чтобы понимать цену вопроса.

И еще одна большая проблема нашей армии — это отсутствие идеологической базы. В идеологическом плане беларусская армия осталась по сути наследницей Краснознаменного Беларусского военного округа. И здесь есть проблема.

— А что вы в данном случае называете идеологической базой?

— Это до сих пор армия, которая в идейном плане ведет свое происхождение от советской армии и от российской императорской армии. То есть, беларусского там по сути очень-очень мало. Какой-то системной работы в плане придания этому институту статуса защитника именно беларусского народа никогда не велось. Там есть, конечно, какие-то отдельные энтузиасты, которые пытаются что-то делать в рамках этой системы, но чтобы это было именно политикой воспитания в духе того, что мы — беларусы, у нас страна — Беларусь и мы защищаем беларусский народ — такого никогда не было. Мы — наследники Великой Победы, мы защитили Европу и мир от фашизма — всё это культивируется дальше.

Но тут есть одна большая бомба замедленного действия — это 1991 год. Дело в том, что тогда-то советская армия предала Советский Союз. Миллионы людей, которые поклялись умирать за эту страну, когда эту страну начали ликвидировать, остались в казармах, остались ждать: «А что будет дальше?» Ни один из них не вышел эту страну защищать. Возникает вопрос: «Если современная беларусская армия является наследницей советской армии, в «час Х», когда надо будет не только убивать, но и умирать, будут ли эти люди умирать за Беларусь?»

— С вашей точки зрения, что сегодня нужно беларусской армии и какую беларусскую армию нужно иметь структурно, в том числе по типу решения задач, для обеспечения вопросов обороны Беларуси?

— Надо понимать, что всё стоит денег. И мы не можем за 1% ВВП иметь современную, высококвалифицированную армию с высокой степенью боеготовности. Мы можем иметь только некоторые компоненты такой боеготовности. И первый момент тут, в общем-то, политический — надо очень четко достичь в обществе консенсуса: мы хотим чего? Мы строим свою оборону на началах коалиционности, неважно с кем: ОДКБ, НАТО или с кем-то еще — соответственно, это один вариант развития событий и одна цена вопроса. Либо мы всё-таки реализуем статус внеблоковости, опираемся на собственные силы в обороне — это такой скандинавский образец, который демонстрировали в годы «холодной войны» Швеция и Финляндия, но тогда и цена вопроса другая — 3% ВВП.

Цена вопроса в том, что на текущий момент 50.000 военнослужащих недостаточно для того, чтобы защитить страну полностью. Это означает, что мы сохраняем призыв, но это одновременно означает, что мы меняем структуру управления и подходы. То есть, армия из института государства становится общественно-государственным институтом, в котором служат граждане, вооруженные, выполняющие важную функцию. Не «слуга — царю, отец — солдатам», а именно вооруженный гражданин. Это совсем другая философия, которая требует другой организации.

— Давайте попробуем разобраться. Получается, что внеблоковый статус и содержание армии вне блока — это 3% ВВП, и это в целом дороже, чем содержание армии внутри какого-то блока?

— Да, потому, что внутри блока у тебя может быть специализация, ты можешь брать только один компонент, в который ты вкладываешься, а остальные компоненты у тебя присутствуют в той или иной мере, но при этом они не являются лидирующими, не являются таким ресурсоемким фактором.

Например, если мы возьмем Литву, то литовцы очень долгое время вкладывалась внутри НАТО в структуры специального назначения, т.е. у них очень хорошо подготовлен спецназ, в последние годы они начали вкладываться в транспортную авиацию, но у них нет боевой авиации. Голландия вкладывается во флот и систему противовоздушной обороны, но у них нет танков. Танки они где-то, в случае чего, возьмут в другом месте. У Бельгии — своя специфика и т.д. То есть, есть определенная специализация, но при этом надо понимать, что ты отдаешь кусок суверенитета, и в условиях очень серьезного, явно долговременного противостояния между Востоком и Западом (то, что условно можно именовать «холодной войной 2.0») ты можешь быть втянут в конфликт, в котором, в общем-то, твои интересы напрямую не задействованы и не затрагиваются.

И в этом плане тоже надо еще понимать, что НАТО — это дисциплина, а ОДКБ — это покупка лояльности. И когда ты приходишь в НАТО, ты берешь на себя обязательства, которые тебе придется исполнять —там так принято. Когда ты приходишь в ОДКБ, то ты используешь этот инструмент для решения своих двухсторонних отношений с Россией, для получения определенных преференций в вопросах, несвязанных непосредственно с вопросами обороны, т.е. ты по сути продаешь видимость лояльности в одной сфере для того, чтобы получить «откупные» где-то в другой сфере. Если ты не тут и не там, тогда ты платишь за себя по полной программе.

— Давайте с этим поразбираемся, про «за себя», потому что тут, как мне кажется, есть два важных момента, о которых вы говорите. Один — это про структуру управления армией и гражданский компонент. Можете ли вы как-то поподробнее его раскрыть, где он проявляется? Например, министерство обороны — там тоже гражданские люди или нет?

— Да, там преимущественно гражданские, но, конечно, есть и военные советники. В европейской традиции есть разделение должностей: есть министр обороны как член правительства, который участвует или организовывает выработку политики в области обороны, и есть главнокомандующий армии — профессиональный военный высокого уровня, как правило, избираемый на определенный срок парламентом, который говорит: «О’кей, если у нас стоят такие политические задачи, значит, мы для того, чтобы их выполнить, должны сделать вот это и это, и нам надо такие-то и такие-то ресурсы». Дальше идет запрос на бюджетирование, и парламент утверждает выделение денег, утверждает программы инвестиционные, утверждают всю закупочную политику.

А другой очень важный компонент — это гарантирование прав самих военнослужащих, потому что на сегодняшний день у нас все люди в значительной степени бесправны перед лицом вышестоящего руководства. Поэтому внутри армии, внутри министерства обороны есть человек, который занимается узкой сферой — поддержанием и мониторингом законности в войсках. То есть, это совсем другая структура, это высокопрозрачный общественный институт, который опирается на общественное и политическое доверие. Это главный ресурс армии, потому что опираясь на общественное и политическое доверие, ты получаешь деньги. У нас на сегодняшний день нет кадров, которые в состоянии были бы даже понять, как это работает.

В качестве примера, чтобы можно было более ярко осознавать, в чем разница между нашей системой и той, которая есть в Европе: в тех странах, где сохраняется призывная система, таких как Эстония, солдаты срочной службы выбирают своего представителя при командовании части, который представляет их интересы по каким-то социально-бытовым вопросам. Они делают газету в рамках всей эстонской армии, т.е. она пишется самими солдатами для солдат. Это такая, казалось бы, хаотичная и анархичная сфера, но когда ты говоришь об этом нашим военным, они сразу реагируют: «Нет-нет-нет, это не может работать! Мы это уже проходили в 1917 году, когда солдаты выбирали себе представителей, и к чему это привело?» — и вот это всё.

Но в современном обществе это приводит к тому, что по результатам прошлого года 30% эстонских призывников (а в Эстонии уровень призыва на душу населения выше, чем в Беларуси) пошли служить добровольно, приходили служить целыми выпускными классами. Покажите мне того, кто пойдет служить добровольно срочную службу в Беларуси. Этому человеку надо сразу давать орден.

— Какие еще гражданские компоненты необходимо внедрить, кроме того, о чем вы говорили, или достаточно этих решений: права военнослужащих, структура управления, более гражданское министерство?

— Нужна другая культура коммуникации с обществом. В этом плане мы находимся сейчас, наверное, на том уровне, на котором страны Западной Европы находились перед Второй мировой войной, а может быть, даже раньше, потому что там хотя бы был парламентский контроль над армией. У нас нет даже парламентского контроля, т.е. та структура, которая есть, достаточно формальная — мы не видим следственных парламентских комиссий, которые бы разбирали какие-то негативные кейсы, которые происходят в вооруженных силах. То есть, армия по сути сейчас изолирована от общества с точки зрения прозрачности, она непонятна для общества, непонятны ее функции, соответственно, она остается в недофинансированном состоянии. Уровень коммуникаций с обществом не позволяет говорить о том, что армия — это действительно уважаемый общественный институт. Вроде бы, декларативный уровень поддержки очень высокий, но если мы посмотрим опросы, вроде «Зачем заниматься спортом?», то только 2% опрошенных отвечает: «Для того, чтобы готовиться к службе в армии», т.е. очень низкая практическая поддержка.

Это большой кусок работы, который потребует очень серьезной реорганизации, и необходимо, наверное, порядка десятилетия для того, чтобы это все устоялось и начало работать.

— Еще один момент, хотелось бы уточнить: если мы выбираем модель внеблокового существования, то нам необходимо будет не только сохранить, но и расширить уровень призыва. То есть, правильно ли я понимаю, что контрактная армия неприменима при внеблоковом статусе?

— Во-первых, это вопрос стоимости — это будет очень дорого. И второй момент: система контрактной, исключительно контрактной армии не продемонстрировала высокий уровень устойчивости. Надо понимать, что мы живем в обществе потребления: человек хочет зарабатывать деньги без каких-то значительных усилий со своей стороны. Специфика же любой службы, и военной в том числе, заключается в том, что ты себе не принадлежишь 24 часа в сутки: тебя могут куда-то выдернуть, куда-то отправить, это постоянные нагрузки, физические и психологические. Сколько надо платить на текущий момент для того, чтобы мы набрали 70.000 человек, которые готовы были бы жить в таком ритме? Либо это должны быть идейные милитаристы, которым такой ритм в кайф, но, к сожалению, вряд ли их будет много, либо мы столкнемся с ситуацией некомплекта.

Это на самом деле не что-то уникальное, с этим сталкиваются все европейские страны, которые отказались от призыва и перешли исключительно к контракту. Вопрос комплектования очень острый. И в последние годы мы как раз наблюдаем возврат частично к призыву или полностью к призыву: Литва — вернулась, Польша — обсуждает, Германия — обсуждает, Франция — обсуждает.

Но в целом сейчас можно констатировать, что Беларусь в силу экономических условий, в силу состояния общества (мы уже перешли к обществу потребления) не сможет себе позволить содержать устойчивую по численности и профессиональную армию, достаточную для самостоятельной обороны. То есть, если мы говорим о профессиональной армии, то это будет относительно небольшая армия. Да, она будет высокопрофессиональной, она будет очень дорогой, но тогда возникает вопрос о том, что мы не сможем закрывать все вопросы, связанные с военной безопасностью государства, а это значит, что нам надо, скажем так, прятаться за чье-то плечо — либо НАТО, либо России.

— Хорошо, тогда как реорганизовать призыв, в каком виде он должен быть, чтобы служили, как вы говорили, вооруженные граждане?

— Во-первых, надо отказаться от подхода к людям, как к ресурсу. У нас до сих пор в министерстве обороны, когда говорят о призывниках, говорят о призывном ресурсе. Но человек — это не ресурс, человек — это двигатель любой организации, любого общественного института. Поэтому, безусловно, должна быть гуманизация призыва, т.е. надо понимать, что у солдата в обычной обстановке должно быть свободное время, которое он может посвятить своим делам, а не просмотру программы «Панорама» или чему-то еще не очень интересному.

Второй момент: если солдат занят мероприятиями боевой подготовки, то нужно выдерживать режим рабочего времени и времени отдыха, т.е. ему надо предоставлять выходные. Это нормальная практика, когда, например, военнослужащий служит в одном населенном пункте, то выходные свои может проводить дома, т.е. разрешать, чтобы солдаты срочной службы больше времени проводили дома. В 2013 году мы организовывали визит в Эстонию, чтобы изучить, как у них проходил процесс реорганизации армии. И там нам сказали такую хорошую фразу, что лучшая реклама армии — это парень из твоего двора, человек, который приходит и рассказывает, как оно есть на самом деле. Этот рассказ человека непосредственно изнутри не перебьет никакая социальная реклама. И чем проще военнослужащему срочной службы сохранить социальную коммуникацию, социальные связи и транслировать туда какой-то позитивный образ армии, тем лучше для самой армии.

Еще один важный аспект: надо понимать, что люди приходят в армию для того, чтобы научиться, приобрести какие-то полезные навыки, связанные с обороной государства, а не только с поддержанием чистоты и порядка в том месте, где они находятся. То есть, надо провести очень серьезный аудит и посмотреть, как тратится время военнослужащего, сколько занимают непосредственно мероприятия, связанные с его профессиональным ростом как защитника государства, а сколько времени тратится на то, чтобы солдат всегда был занят хоть чем-то. И вот на это время, на этот срок, когда он должен быть занят хоть чем-то, возможно, стоит и сократить службу. А может быть, мы увидим, что нам недостаточно времени для того, чтобы подготовить качественного военнослужащего, и тогда его стоит увеличить. Но, в любом случае, это результат общественной дискуссии и очень четкого и прозрачного анализа статуса военнослужащего срочной службы и того, чем он занимается.

— Насколько я понимаю, беларусская армия во многом осталась нереформированной с советского времени и ее организация осталась примерно такой же?

— Нет, она, конечно, организационно поменялась очень серьезно, в первую очередь, за счет сокращения, потому что на момент распада Советского Союза на территории Беларуси было больше 300.000 военнослужащих. Понятно, что для страны с таким размером как Беларусь, тем более в том экономическом положении, в котором тогда наша страна находилась, содержание такого количества военнослужащих было нерешаемой задачей. Плюс ряд структурных армейских учреждений находился не в Минске, а в Москве, т.к. беларусские военнослужащие были частью советской армии, поэтому возникла самодостаточная, с точки зрения управления, структура, но мозгами, конечно, до сих пор привязаны очень сильно к Советскому Союзу. Это большая проблема. И это не только проблема армии, это, в принципе, проблема всех силовых структур.

— Хорошо, а за счет чего тогда этот вопрос решается? То есть, важен идеологический компонент, о котором говорилось выше, и здесь понятно, что нужна ориентация на то, что беларусская армия — она для Беларуси, решающая вопросы, связанные исключительно с Беларусью, и традиция у нее, соответственно, должна быть беларусская. Но есть еще и профессиональный компонент, связанный с современными науками и компетенциями военнослужащих, а значит, должна быть собственная национальная система подготовки армейских кадров, особенно если мы говорим про внеблоковый статус армии. Как это должно быть организовано?

— Сейчас, на самом деле, создана достаточно разветвленная структура подготовки кадров, в том числе и кадров высшей категории, которая обеспечивает потребность беларусской армии в специалистах разного профиля. За границей ведется подготовка очень узких специалистов, которых надо два-три человека в год, и, соответственно, содержание всей структуры подготовки таких уникальных специалистов — это слишком дорого, в этом нет потребности. Россия и Китай — это основные центры подготовки на текущий момент для беларусского силового блока в целом, не только для армии, офицерских кадров, технических кадров.

Что касается перехода именно от неосоветского к беларусскому. Армия — это такой большой набор определенных символов. Сохранение всех этих наименований: «трижды Краснознаменный», «дважды Ордена Ленина», «Октябрьской революции» и т.д. — это как раз тот ментальный якорь, который держит армию в прошлом. Как говорил капитан Врунгель: «Как ты яхту назовешь, так она и поплывет». Вот если ты ее называешь «Краснознаменной Ордена Ленина», вот она «Ордена Ленина» у тебя и будет. Поэтому не должно быть у нас, условно говоря, 120-й механизированной бригады, потому что у нас нет 120 механизированных бригад, у нас есть 1-я, 2-я, 3-я и 4-я — вот они и должны быть 1-й, 2-й, 3-й, 4-й и т.д.

То есть, должна быть ментальная отвязка, должна быть символическая отвязка, должна быть историко-идеологическая отвязка от советского прошлого. Это должно остаться в музеях. А мы должны говорить о том, что есть новая страна, у этой новой страны есть новая армия, которая строится по новым принципам — это европейские принципы: гражданского контроля, прозрачности, партнерства с обществом, это принципы того, что армия является не только и не столько частью государства как бюрократического механизма, а в первую очередь важной частью общества.

— Я так понимаю, что у нас существует нормальная инфраструктура обеспечения кадров для армии, а что можем сказать про содержание этого образования, про уровень профессиональных компетенций командования?

— В целом считается, что наша военная школа достаточно качественная, т.е., по крайней мере, она конкурентоспособна на рынке образовательных услуг. У нас достаточно много курсантов из других стран, которые проходят подготовку в Беларуси: это, например, Венесуэла, Азербайджан, Казахстан, Узбекистан, Китай и т.д. Если мы говорим о военном образовании как о секторе услуг, то он достаточно конкурентоспособен в своей узкой специфической нише.

— Узкая специфическая ниша — это что?

— Это технические какие-то вещи, связанные с подготовкой узких специалистов. Организационно-техническая база у нас достаточно неплохая. У нас проблема с тем, как эта база используется.

— Хорошо, если предположить, что кризис «Третьей Республики», который сегодня наблюдается практически во всех областях жизни, приводит к логическому концу этой «Третьей Республики» и мы попадаем в некий переходный период. Понятно, что есть вещи глобальные, что нужно будет путем общенационального консенсуса определять, какую именно мы будем строить армию, каков будет ее статус — внеблоковый или блоковый и т.д., но, наверное, существуют какие-то очень простые, первоочередные меры, которые необходимо сегодня предпринять в этот переходный период для того, чтобы дать возможность армии для некоего улучшения уже сейчас, без какой-либо кардинальной перестройки? Вот что, с вашей точки зрения, является этими самыми простыми базовыми первоочередными шагами?

— Базовый шаг применительно к армии: мы должны определить облик текущих и перспективных угроз на ближайшие 30-40 лет. Почему это важно? Потому, что под это подводится материально-техническая база, в частности, закупка вооружения. Современное оружие служит от 30 лет и выше. Соответственно, мы должны понимать, какие системы нам понадобятся, исходя из тех вызовов, которые мы прогнозируем. Определение вызовов помогает понять, как и что мы будем вообще делать, как мы будем на них реагировать, в состоянии ли мы их разрешить самостоятельно, сколько это будет стоить, что нам для этого надо, сколько нам надо людей, сколько нам надо техники, какова цена вопроса, что мы можем сделать сами, что нам придется закупать, надо ли нам, условно говоря, вступать в какие-то союзы или не надо. То есть, должна быть очень четкая, очень хорошо проработанная концепция перспективных вызовов.

Я просто приведу пример: НАТО сейчас занимается планированием до 2070 года, потому что этот период времени — 50 лет — позволяет им соответственно адаптировать какие-то национальные системы безопасности под те текущие и перспективные вызовы, которые есть. И в этом плане мы, кстати, можем опереться на иностранную экспертизу, где есть мощные интеллектуальные центры в этой сфере, прогностические центры, и благо, что эта информация достаточно открытая. То есть, я бы сказал так, что в первую очередь надо понимать, зачем нам эта система понадобится в будущем, в следующие 30-40-50 лет.

— А этот документ — это военная доктрина или что?

— Это, на самом деле, комплекс документов: документы военного планирования, документы политического планирования. То есть, условно говоря, нет такого единого документа, который мог бы быть введен концептуально, потому что вызовы очень разнообразны и, на самом деле, военные угрозы зачастую порождаются не военными вызовами. Например, урбанизация в странах третьего мира — это уже не мегаполисы, а гигаполисы, города с населением более 10 млн человек в перспективе могут стать полем боя, а это совсем другая структура, которая требует совсем другого уровня подготовки. Или роботизация — это этические проблемы, юридические проблемы, технические проблемы (внедрение искусственного интеллекта). Пока это на уровне насекомых, этот искусственный интеллект, но что будет, когда он станет, например, на уровне кошки, которая гуляет сама по себе, знает свой интерес и вообще может решить, что в этом месте этих людей быть не должно?

— На эти вопросы в том числе должны отвечать такого типа стратегические документы?

— Конечно.

— То есть, это не абстрактные, фантастические рассуждения, а совершенно реальные вызовы, на которые должна отвечать беларусская армия?

— Я приведу просто один пример, который связан с изменением климата. Если динамика будет такой, какой она есть, то к 2050 году юг Украины превратиться из зоны степей в зону полупустынь. А зоной степей будет беларусское Полесье. И объем доступных водных ресурсов там может сократиться в 2 раза. И как мы эту воду будем делить с Украиной?

— А армия здесь при чем?

— А это в том числе инструмент того, чтобы эту воду с нами захотели делить, например, а не забрать ее у нас, т.е. армия — это инструмент в том числе и для решения политических вопросов.

И еще большой и отдельной темой, которая в том числе связана с вопросом национальной безопасности, является право граждан на оружие. Если мы исходим из того, что Беларусь в силу ограниченности своего финансового потенциала не в состоянии будет содержать большую профессиональную армию, то тут встает вопрос о том, как мы будем привлекать граждан к участию в защите государства. В этом плане есть наработанные концепции: например, в скандинавских странах еще во времена «холодной войны» были созданы такие парамилитарные добровольческие гражданские формирования, которые, с одной стороны, получают определенную базовую военную подготовку, а с другой стороны — боевое автоматическое оружие, которое находится у них в постоянном владении и к которому они имеют доступ 24 часа в сутки и семь дней в неделю.

И это вызов не только организационный, технический, это вызов политический. Представьте беларусскую современную политическую систему, в которой 150-200 тысяч мужиков имеют дома автоматы. Можно ли будет организовывать, например, выборы так, как их привыкли организовывать? То есть, это совсем другое качество и совсем другая структура общества и структура взаимодействия внутри общества.

— В Беларуси этой культуры, наверное, нет — использования и владения оружием, участия в такого рода парамилитарных структурах и т.д. Не будет ли препятствием здесь прежде всего культура, миролюбивость беларусов, толерантность?

— На самом деле, когда мы поднимаем вопрос о владении оружием, то большинство реагирует следующим образом, что, мол, дай нашим людям оружие — друг друга перестреляют. И где здесь миролюбивость и толерантность?

— Да, это другой аспект. Но вот в Литве, я так понимаю, разрешено владение оружием?

— У них есть парамилитарная структура — «Союз стрелков», похожие структуры есть в Латвии и Эстонии, в странах Северной Европы это традиционная практика. Но это не приводит к катастрофическим последствиям в плане роста преступности.

— Я тут подумал про в целом общественное отношение к такого рода структурам, потому что они же начинают иметь в том числе некоторый больший вес и в структуре политических отношений.

— Они, скорее, приобретают больший вес как субъект общественных отношений, потому что они задают определенные тренды, потому что эти структуры, которые в условиях нависшей явной внешней угрозы декларируют свою готовность защищать общество от этой угрозы, соответственно, пользуются повышенным вниманием со стороны общества, и они могут транслировать определенный набор ценностей для общества, который, в принципе, воспринимается.

Что касается уровня преступности, никак это на преступность не влияет, потому что это не означает, что оружие получает любой желающий, т.е. там всё-таки надо пройти определенные проверки на добросовестность, в том числе человек должен определенным образом себя зарекомендовать. Это не значит раздачу автоматов налево и направо, но это значит, что добросовестный гражданин, который декларирует свою готовность участвовать в вопросах национальной обороны и демонстрирует такую готовность, участвуя в мероприятиях подготовки, имеет право на владение боевым автоматическим оружием и его хранение.

Подписывайтесь на наш Telegram-канал «Думаць Беларусь»: http://t.me/methodology_by!